Подмены

Господи, как же мы любили друг друга, как нам нравилось жить! Наверно, выручал нас маленький хранитель Эзра, сделав так, что без потерь прошли мы и через страшный тридцать седьмой, устояли и в тридцать девятом, во время развёрнутой кампании репрессий против поляков и польских осадников, когда преследовалось всё и вся, что так или иначе имело связь с Польшей. Мы – имели. Великий Артур Рубинштейн! Именно он, уроженец Лодзи, польский еврей, двоюродный брат моего отца, присылает из Америки ноты на наш прямой адрес, в качестве подарка на рождение Гиршика. И это в 1937-м! Те самые ноты Ференца Листа, доставшиеся ему от не менее великого музыканта, учителя его и покровителя – от самого Йозефа Иоахима. Первый сольный концерт дяди Артура с оркестром под управлением Иоахима состоялся ещё в декабре 1900-го. Тогда совсем ещё юный Рубинштейн играл Шумана, Шопена, Моцарта – наша семья всегда гордилась этим замечательным родством.

Миловал Господь, пронесло. Наверно, где-то наверху поклонники музыкального искусства объединились в охранительный отряд под управлением наместника Господа на каком-нибудь отдельно отстоящем облаке, внимательно отслеживая оттуда тех, кого не позволено и пальцем задеть. Именно так думали мы с Двойрой, именно поэтому мы не боялись жить. И именно по этой причине не думали о смерти.

Врагов мы не имели. Да и чему завидовать – нашему каждодневному, почти что каторжному, хотя и благословенному труду во имя музыки? Талантливым детям – таким же трудягам, как и мы, уже и так во многом невозвратно лишившимся части беспечного детства? Ну разве что уютной, хотя и небольшой квартирке в центре города, расположенной неподалёку от Николаевского парка и Крещатика. Или, быть может, ещё и короткому каждогоднему кусочку райского лета, проводимого в семье Анюты Блажновой, Двойриной одноклассницы, и чудной матери её Майи Яковлевны в отдалённой деревеньке под Киевом?

А потом, в июне сорок первого, началось страшное. Меня не взяли по зрению, несмотря на то что настаивал уйти добровольцем. В итоге к сентябрю, к моменту оккупации города немцами, мы остались в Киеве всей семьёй. Оркестр распустили: добрая половина состава, состоящая из возрастных евреев, наученная горьким опытом, лихорадочно искала способа укрыться, чтобы выжить. Остальные переживали не так, но и эйфории, честное дело, не испытывали. При этом все мы, не сговариваясь, молились, каждый своему Богу, о быстрейшем освобождении города нашими. К концу месяца уже по всему Киеву висели объявления о том, что „все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября на угол Мельникова и Докторовской улиц с документами и вещами“. Имелось в виду, что, как элитная нация, все они будут переправлены в безопасные места, быть может, даже в Палестину. Кто-то говорил, готовится перепись населения, кто-то допускал, что это есть не что иное, как удобный повод для бескровного изъятия драгоценностей. А кто-то, как мы с Двойрой, были совершенно уверены, что на пороге – смерть. И уготована она всем, кто имеет минимально еврейские корни. И тогда мы с Двойрой стали думать, не дожидаясь „переселения на новые места“. И надумали, как спастись. Собрали всё, что было в доме ценного, из своего и перешедшего от родни по обеим линиям, и отнёс я всё это доброму человеку, что проживал в соседнем с нами подъезде, на первом этаже. Мужчина – простой, хороший. Одинокий и пожилой. Краснодеревщик. И зовут Иван, куда уж надёжней и честней. К тому же хозяйственный и не без искреннего интереса к классической музыке – так уж по редкой случайности совпало. Время от времени, очень стесняясь, контрамарки спрашивал, мы же никогда не отказывали, потчевали его раз от раза своими выступлениями. Как-то незадолго до войны похвалился ещё, угостив нас закруткой домашнего производства, что закончил наконец оборудовать погреб. Проломил пол и фундамент, год копал вниз и вбок, расширяя и укрепляя пространство для хранения огородной продукции. А ночами по-тихому вывозил грунт на свалку на самодельной тачке. Полок наделал, пол дощатый настелил, свет провёл, всё по уму, сказал, хоть век живи там, пóд полом, да радуйся.

Дальше – понятно. Вспомоществование Иван забрал, не отказал, хотя и понимал, что рискует. Больно уж ребятки ему наши нравились – вежливостью, недетской обходительностью своей, включая самого маленького, Гиршика. Сказал, поставит ведро для нужд, а там уж как само выйдет, не взыщите, мол, други дорогие. И с питанием, сказал, поможет, так что не пропадём – вон, одних консервов на три жизни, всем хватит.