Подмены

Странное дело, близость матери и дочери, во многом обусловленная общей нелюбовью к неприятным соседям, до этого переломного дня столь цепко связывавшая их, будто разом ослабла. И если Анастасия Григорьевна в силу общей недалёкости почти не замечала изменений, машинально продолжая держать Верочку за главную свою наперсницу во всех делах, то сама Вера Андреевна со временем начала к материным дуростям медленно остывать. Но не потому, что переменилась к ней внутренне, а просто, встав на серьёзную должность, посерьёзнела сама. Место, какое отныне сделалось частью её круглосуточной жизни, требовало от этой самой жизни немалого напряжения, без проявлений любого шутовства и положенных перерывов на обед. Великое же переселение, как сразу сообразила Вера, предоставляло массу интересных вариаций развития жизни на будущее – для всех сразу и для каждого по отдельности. Для той конкретной отдельности, которую она наметила лично для себя, получившийся расклад событий был именно тем, какого требовала ситуация с участием Давида и Моисея. И чувство подсказывало Вере, что Голиафом в этом деле окажется Моисей, а никак не Бабасян. Про битву двух мифических гигантов когда-то на свою же голову поведал ей образованный супруг, и теперь его причудливый рассказ оборачивался вполне уже земной и натуральной историей. В общем, всё теперь складывалось лучше некуда, если бы только ещё придумать, как не соединить любимого мальчика в законный брак с этой прошмандовкой-лимитой. А ведь придётся, ничего не поделаешь, иначе не видать им всем заветных метров.

Этим же вечером поговорила со всеми. Моисей особо не удивился; как истинный учёный, ухватил идею сразу и даже несколько развил. Сказал:

– Сразу же после этого можем с молодыми съехаться, а Анастасии Григорьевне, как человеку пенсионного возраста, наверно, правильней будет одной в двухкомнатной квартире жить. Ей там и по метрам свободней будет, и по воздуху вольней. Намучилась. А к нам пускай в гости ходит, ты как?

Вере было всё равно: ни то ни другое в её планы уже не входило. И потому она, бодро кивнув, согласилась с доводами мужа. С Лёкой же, как ни странно, получилась небольшая затыка. Тот, выслушав вердикт власти, дал понять:

– Да мне по-любому нравится, мам. Вы мне не мешаете, и я никому мешать не собираюсь. Надо будет, распишемся, просто для нас это дело восемнадцатое, поверь, мы и так муж и жена, остальное лично меня мало волнует. Ну, до августа, хорошо, подадим, если надо. Ну а пока время есть, чего дергаться? У меня по учёбе завал, две курсовые сразу и экзамены на носу.

Грузчик, подумав, тоже дал добро, обозначив 500 рублей мелкими купюрами, но разом. И на перепрописку тоже шёл, так что сложилось вроде бы и тут.

Тем временем семья осуществила локальное внутриквартирное переселение. Лёка со своими перебрался к покойникам Рубинштейнам, поместив детскую кроватку в тот же спальный альков. Анастасия Григорьевна отбыла на его, лучшую против своей из-за большего окна, половину комнаты. Моисей же Наумович просто перетащил письменный стол в освобождённую княгиней полукомнату и, плотно затворив за собой дверь, ощутил прилив временного счастья. В результате каждый из членов семьи на ближайшие полгода обрёл долгожданный комфорт и не замедлил им воспользоваться. Не улучшила персональные условия проживания одна лишь Вера Андреевна, добытчица и ключевая сила семейного благополучия. Однако, находясь в предвкушении жизненных перемен, на подобный пустяк она просто закрыла глаза.

До того как Лёке перетащиться, устроили субботник. Всё рубинштейновское старьё сдвинули в дальний угол, высвобождая пространство для нового обитания. Стариковскую кровать вместе с неподъёмным матрасом пришлось установить вертикально вплотную к скрипучему гардеробу с бельём и носильными вещами. Отдельные предметы, на какие рука не поднялась, чтобы унести на помойку, баба Настя распихала по освободившимся внутренним полкам всё того же гардеробного мастодонта. Прочую дрянь, вроде всех этих халатов, мешков и других хламид, она-таки утащила вниз и раскидала кульками по мусорным бакам. Для личного пользования оставили лишь обеденный стол, на котором оказалось удобно пеленать Гарьку, и старую люстру, от которой Лёка просто не мог отвести глаз. Сказал, досыта наглядевшись:

– Модерн, конец девятнадцатого века: латунь, бронза, синее стекло. А эти ромбики… О-о-о-о!.. – Он указал на них пальцем, обращаясь к Кате. – Ты только посмотри, насколько всё совершенно в пропорциях. Это только кажется, что вещь обыкновенная, на самом деле это и есть красота. Чудо, а не светильник. Даже непонятно, откуда это у стариков.