Подмены

Первым итог драматического события обнаружил Лёка, ближе к утру, – проснувшись до срока, чтобы сходить в уборную. Баба Настя натопила молока, так он чуть не литр уговорил, закусив его топлёной коричневой пенкой: не думал, что настолько мочегонным окажется. Свет по обыкновению был тусклый. На ночь в коридоре оставляли слабую лампочку, чтобы, не дай бог, не расшибить себе лоб об угол раздевалочного гардероба. Однако света хватало, чтобы зоркие Лёкины глаза засекли непривычное. Дверь в комнату Деворы Ефимовны и Ицхака была распахнута настежь. Само по себе такое могло, конечно, произойти непреднамеренно, но только не с их соседями. Кроме того, там, внутри, горел ночной тихий свет, и часть его, отражённая дверью, отбрасывалась в прихожую, создавая перед дверью Рубинштейнов добавочную освещённость. Это было настолько странно, что Лёка, забыв, что помимо трусов на нём ничего, приблизился к дверному проёму и робко заглянул внутрь. Между комнатой и дверью в коридор ещё имелся небольшой предбанник, и, чтобы заглянуть в комнату, требовалось преодолеть пару лишних метров. В невидимой комнатной внутренности было подозрительно тихо. Кабы ещё собирались куда, как дня четыре, кажется, назад, когда в очередной раз покидали Каляевку. Но отчего же ночью? И почему молчком? И Лёка решился. Он сделал ещё пару-тройку осторожных шагов и замер на пороге. Оба, одетые строго и монотонно серо, лежали на кровати, странно упершись головами в кроватную спинку, исполненную в виде полукруга с вертикально чередующимися выточками по дереву. То ли они так странно спали или, возможно, просто решили ненадолго прилечь перед отбытием в новое ночное путешествие. А может быть…

– Девора Ефимовна, – негромко позвал он хозяйку, – вы не спите?

Не дождавшись ответа, приблизился. Внутрь алькова, где помещалась кровать супругов, слабое освещение достигало уже едва-едва, и потому было всё ещё непонятно, что на самом деле происходит с Рубинштейнами. Тогда Лёка потрогал Ицхака за кончик длинного пальца, но тут же отдёрнул руку назад. Палец, как и вся ладонь, был холодным, каким не должен быть. Супруги продолжали лежать лицом вверх, однако только теперь Лёка обратил внимание, что застывшие зрачки неподвижно лежащего Ицхака смотрели в потолок алькова, глаза же Деворы его были плотно стянуты веками. Про то, что оба мертвы, Лёка успел сообразить лишь в тот момент, когда будил бабушку. Про остальных членов семьи подумал в последнюю очередь, не хотел больше никого беспокоить, чтобы по возможности оградить родных от непредвиденного ночного ужаса. Его самого уже слегка потряхивало изнутри, но он держал себя в руках, памятуя о спящем Гарьке.

Анастасия Григорьевна, живо придя в себя, коротко обронила:

– Веди.

Глянув на застывших всё в той же позе супругов, даже не стала проверять тела на ощупь. Выверенным движением прикрыла Ицхаку глаза и отошла в сторону. Мимоходом осмотрелась – то был её первый визит к подселенцам, если отматывать от пятьдесят третьего.

– Ос-споди!.. – скорей даже не произнесла, а разочарованно высвистела бабушка. – Одна прель, глазу зацепиться не за что. Что сами гнилые были, что багаж их, не приведи господи. Позор, да и только.

– Баб Насть, ты с ума сошла? – тихо удивился Лёка. – Они же мёртвые оба, сама сказала.

– Так и что, мёртвые? Это если б столько лет живые оставались, вот то было бы странно. А так… – И, зажегши свет посильней, огляделась уже внимательней, спанорамировав пространство свежим глазом. – Кровать свою тоже сюда ставьте, под этот навес, – княгиня ткнула пальцем в пространство алькова, – тут для кровати самое оно, много площади лишней не съест.

– Ты это о чём? – в недоумении уставился на неё Лёка, ещё хорошо не пришедший в себя. – Какую кровать, чью?

– Да вашу с Катей твоей, чью ж ещё! Нас теперь вон сколько: отдадут, никуда не денутся. – И улыбнулась хорошо, открыто. – Заживём, Лёвушка, как в сказке. Жили в сказке и снова к ней вернулись, как раз ко времени получилось. – И снова ткнула пальцем, но на этот раз конкретно в потолок. – Бог есть, есть… всё он видит и наблюдает. Пришла пора – подвиньтесь, говорит. Этим, говорит, обоим, – баба Настя кивнула в сторону двух неподвижных тел, – они и подвинулись. Всё по справедливости, Лёвонька, всё по уму.

– Как же ты можешь… – Внук так и стоял в трусах, замерев на том же месте, где оставался всё то время, пока княгиня Грузинова ставила диагноз и производила рекогносцировку. Словно не услышав вопроса, Анастасия Григорьевна озадаченно вдруг пробормотала:

– Только почему ж они так вдвоём-то, разом, один с одним? – И вопрошающе обернулась к внуку.

– Да убили они себя, бабушка, ты разве не поняла? Это же в чистом виде самоубийство. И дверь специально оставили открытой, чтобы мы вошли.

– Точно! – воскликнула княгиня и ударила себя ладошкой по лбу. – Как же я сразу-то не допёрла! Выходит, подарок нам сделали, не дождавшись, чтоб нормально помереть. Ну что ж, молодцы, Рубинштейны, решили на старости лет грехи свои многолетние искупить. Вот… загладили, стало быть.