Подмены

Не миновали изменения в семье и Моисея Наумовича. Что всё будет так, как оно есть, и более никак, о том глава семейства ведал ещё задолго до того, как Катя очутилась на их каляевской площади. То, что малость хитрил, строя из себя непосвящённого, сыграло лишь на пользу дела: удалось сохранить хоть и шаткий, но мир, и к тому же использовал на полную катушку шанс убедить сына в единственности принятого им решения. И был рад, очень. Катя нравилась сама по себе, а от мальчика, внука Гарьки, вообще был без ума. Как только увидел в первый раз, когда Лёка на руках внёс его в дом, задыхаясь от гордости и счастья, как высмотрел в сморщенном том личике самого себя – уж не зная почему, а засёк, – так и умер окончательно. А как очнулся и осмотрел новорожденного уже неспешно, распелёнутого, не только с носиком, но и с пимпочкой, как коснулся бережно пальчиков крохотульных на ногах, так тут же на месте и понял для себя – этого мальчика он уже не упустит, как по разным причинам упустил в своё время собственного сына, недодав положенного, отцовского, своего. Это чудо ещё, что Лёка стал таким, а не другим, – заботливый, интеллигентный, с художественно устроенной и цепкой на прекрасное головой. Хотя если по-хорошему, то оставался целый ворох мест, куда вкладывать да вкладывать, к взаимной пользе сына и отца. Главной бедой его сына, полагал Моисей Дворкин, являлась недообразованность – не в школьном, разумеется, но в общечеловеческом смысле. Иногда он мысленно менял это слово на «невежество», но каждый раз возвращал прежний термин на старое место – так, казалось ему, будет чуть справедливей и не столь резко. Но, с другой стороны, до Библии ведь так и не добрался, да и Новый Завет продолжал, отлёживаясь между папками со старыми фотографиями, всё ещё числиться в том же несбыточном плане на читку или хотя бы беглую пролистовку. Правда, несколько попыток подсунуть то-сё, подложить ближе к руке, голове, подушке всё же имелись. В основном из «Иностранки», больше откуда. Ну и на словах добавлял, комментируя подсунутые тексты. Говорил: попробуй, Лёк, только начни, увидишь, само пойдёт, а там, глядишь, увлечёшься и перестанешь быть по части культуры-литературы полным идиотом. Ну вот хотя бы с Алана Силлитоу начни, «Начало пути», отличный роман и перевод приличный. Или Франсуазу Саган, классика же, – «Немного солнца в холодной воде». Не читать того – стыд и только! А не хочешь их прозу, так наших посмотри, вон Майя Туровская, кстати, превосходно пишет. Или Асара Эппеля с полным к тому основанием могу тебе отрекомендовать – миллиметры вылавливает, нюансировщик мельчайшей детали, так чудно, так умело, так образно кружево своё плетёт, хоть и переводчик по основной профессии. Вот рассказ его, только начни. Ты же будущий художник, Лёк, тебе же мир изображения не чужд. Ну посмотри, как и об этом тоже можно – великие же руку приложили. Вот, на стол кладу, смотри, шестой номер, семьдесят второй год – «Заметки об изобразительном искусстве». И кто?! Сам Брехт постарался, Бертольд, – кто бы мог подумать! Кстати, и сюда заодно нос сунь – «Интеллектуализм, интеллигентность и массовая культура» Бурлацкого, будет полезно, некоторым образом приводит мозги в порядок, тем более что он не такая сволочь, как остальные его же коллеги, – как-то ведь сумел на грани устоять. А статья сама по себе неплохая, хоть и весьма ловко смастерённая. Про военную прозу, видишь, даже и не заикаюсь, знаю, что рано, не поспел; для неё, Лёва, вызреть нужно, и не только головой, не то сам же и отвратишь себя от огромного пласта великой литературы, равной по силе разве что античной…

Нет, не получалось, как ни старался. Тупик. Не добирались до любого текста сыновы руки, вечно занятые или фотокамерой, либо неизвестно чем ещё. В общем, всё мимо. Но мальчик удался всё равно: стыдно Моисею Дворкину по-любому не делалось.

Что же до новоявленной сорокалетней бабки, то она, Вера Андреевна, в списке восторгающихся стала крайней. Мальчишечка был славный, это она признала сразу, хотя именно этого и не произнесла. Поулыбалась по-семейному, как приличествует моменту, под одеялко заглянула, взглядом, сдаётся, одобрила, ну и на словах подбавила, чтобы не выглядеть полностью отстранившейся от события.

– На бабушку похож, – и глянула на Анастасию Григорьевну с лёгким, как той показалось, осуждением, – а больше, наверно, ни на кого.

– Ну и это немало, – улыбнулся Моисей Наумович, – тем более учитывая столь ранний возраст. Если так дальше пойдёт, то, глядишь, не сегодня завтра каждый из нас в этой милой рожице и свою долю обнаружит. А ты, Веронька, первая станешь, даже не сомневайся.

Хотелось… ах, как хотелось в тот день Моисею перевести в другое положение ржавеющую на глазах рукоять жениного рубильника, которая, прикипев к давнему месту, не желала более перемещать куда-либо свои намертво окостеневшие контакты.

– Ну да, ну да… – мотнула головой жена, не слишком старательно скрывая равнодушие. – Типа ищите и обрящете, что ли?