Подмена для Ректора

Промчавшись по комнате, радужный вихрь втянулся в фиалы, улегшись на дно полупрозрачной жидкостью, и постепенно наполнил сосуды настолько, что взбучился над горлышками и выплеснулся на пол.

— Как много… — задумчиво проговорил Габриэль, держа фиалы в вытянутых руках — явно не желая, чтобы жидкость коснулась его одежды. — Скольких же вы погубили ради собственных жизней…

— Кххх… — непонятный, гортанный хрип выдернул нас обоих из созерцательной задумчивости.

Я подняла глаза на тех, кто только что пожертвовал для нас эту явно магическую субстанцию… и оцепенела.

Две древние старухи — лысые, тощие и беззубые — вывалившись из магических пут, копошились на полу в луже крови и какой-то странной слизи. Такие старые, что глаза их уже не видели, затянутые пеленой, а уши явно не слышали — ни нас, ни друг друга…

— Кххх… — еще раз прохрипела одна из старух — уже невозможно было определить кем из двух женщин она была всего лишь пять минут назад. И свалилась замертво.

А из недр ведьминского дома вдруг раздался пронзительный и звонкий детский плач.

* * *

Кудрявой, рыжеволосой малютке, найденной нами в одной из дальних комнат дома, был годик- полтора, не больше.

— М-мами… мааами… — звала она из кроватки, всхлипывая и размазывая по пухлым щечкам слезы. Было видно, что плачет ребенок уже давно, возможно, просто не так громко — спереди вся пижамка была мокрая. Как, впрочем, и набухший сзади подгузник.

На полу перед дверью лежала выброшенная соска, на которую я чуть не наступила, резко забежав в комнату.

— Даа уж… — протянул Габриэль. — Неожиданно.

— Это вероятно тот самый ребенок, о котором говорила Тая… — почему-то шепотом предположила я, чем напугала кудрявую малышку еще больше. — Дочка Нарины…

— Мами… маааами…

Уставившись в страшные, черные глаза Габриэля, девочка вцепилась в прутья кроватки и приседала на трясущихся ножках, не переставая кричать — будто убежать от нас хотела. Будто знала, что такое опасность и откуда ее ждать…

В ушах от детского плача уже болело и я быстро огляделась. На изящной белой тумбочке стояла рамка с несколькими фотографиями малышки и ее мамы, на которой была выведена какая-то надпись — вероятно имя девочки. Но я совсем не понимала языка, на котором оно было написано, а потому несчастный ребенок оставался для меня безымянным.

Я смело шагнула к кроватке.

— Тшш… Ну что раскричалась… — начала ласково, протягивая к девочке руки. — Сейчас мама…

И сглотнула ком в горле, сообразив, что нет, мама не придет. Ни сейчас, ни завтра… никогда. В лучшем случае, придет посторонняя тетя и заберет тебя в приют. Если в этом мире он есть.

Повернулась к Габриэлю, беспомощно разводя руками.

— Мы не может оставить ее здесь.

Он нахмурился.

— И что ты предлагаешь с ней делать? Взять ее к нам? И поселить в моей тайной комнате? Как мы объясним появление у нас чужого ребенка?

Говоря, он медленно подошел к кроватке, все больше морщась и повышая голос — перекрикивать детскую истерику становилось все сложнее.

Не выдержав, я наклонилась, неумело подхватила ребенка на руки и прижала к себе, ощущая рукой мокрый подгузник и неожиданно приятную тяжесть детского тельца.

А потом в нос мне ударил самый невероятный, самый чудесный и восхитительный запах из всех, что я когда-либо чувствовала — то ли прелого молока, то ли ванили… то ли еще чего — неопределенного… сладкого и загадочного, отчего голова сразу же пошла кругом и захотелось закопаться носом в пропотевшие рыжие волосики и нюхать, нюхать… А потом забиться с этим ребенком куда-нибудь в уголок, сжать ее в охапку и спрятать от всех бед и обид, чтоб никогда больше вот так не плакала…

— Мы берем ее с собой, — заявила я таким железным тоном, что наверняка напугала не только ребенка, но и Габриэля.

Однако, девочка вдруг затихла, вцепившись кулачком мне в лиф платья и сунув другой в рот. Будто поняла, что в эту минуту решается вся ее судьба.

— Эль… — начал он, вздохнув. — Ребенок — это не собачка… Мы не можем просто так подобрать чужого ребенка, практически с улицы… Тем более, когда у нас скоро появится свой. Может, у него родственники есть — бабушка там какая-нибудь… отец, в конце концов?

Ага, «отец» и «бабушка» у ребенка, мать которого из оргий и ритуалов Темной магии не вылезает. Точнее, не вылезала.

Я еще крепче прижала малышку к груди, а та снова разнюнилась мне в подбородок — так горько, что у меня самой в глазах слезы встали.

— Дай уже ей соску! — рявкнула на этого дурака, который не хотел понимать, не чувствовал… Ничего, мать его, не чувствовал!

Поняв, что мне сейчас лучше не перечить, Габриэль поднял с пола пустышку, оглянулся, подошел к столику и вытер салфеткой из стоящей там же коробки. Вернулся и с опаской, будто дикому, кусачему зверьку протянул малышке. Та быстро схватила соску, сунула ее в рот, с наслаждением зачмокала. А потом так же быстро схватила Габриэля за указательный палец.

Он нахмурился, попытался забрать руку, но ребенок скривил лицо, будто собирался снова заплакать.

Я поняла, что ведьминский ребенок действует со мной заодно, и решила действовать — ковать железо, пока горячо.