Подлеморье. Книга 1

Братья сели перекурить. Сидят тихо, молчком — нельзя мешать душе амаки расставаться с телом. Грех великий! Расставаясь с телом, душа зверя перерождается в человека. Надо тихо сидеть, а то родится начальник или шуленга[21]. И кто его знает, может, Магдаулю с Ивулом придется идти к нему на поклон с какой-нибудь нуждишкой…

О, грех великий нарушать стародавние законы тайги. Горе тому, кто их нарушит.

— Кажись, улетела душа на Верхнюю Землю[22]. Там решат, что с ней делать.

Охотники достали ножи.

— Кто с меня шкуру снимает? — басовито гудя, спрашивает Магдауль, а сам быстро ведет ножом от лапы до заднего прохода, то же делает и Ивул со своей стороны.

— Мы, бабы, пришли к тебе на поклон, — подражая женщинам, тоненьким голоском отвечает Ивул.

— О, великий амака, мураши тебя допекают, осы. Ох, как много ос налетело! Пауты и мухи, комары и мошки! Фу, как их много! — обманывает Магдауль. — Это они, окаянные, щекочут тебя, а ты думаешь, что с тебя снимаем шубу мы.

Проворно работают охотники. Ножи мелькают в их умелых руках. Шкуры на звере как век не бывало, и оголенная туша лежит, похожая чем-то на человекообразную обезьяну. Магдауль вынул большое, еще горячее сердце и разрезал пополам. Охотники тут же съели его сырком, чтоб силы свои приумножить нерастраченной медвежьей мощью.

Над гольцами пламенела вечерняя заря. Горы Баргузинского хребта снизу окутались темно-синим маревом, а остроконечные их зубцы были подсвечены бледно-розовым сиянием.

В чуме Воуля негде яблоку упасть. Пришли все соседи, чтобы отведать свеженины.

Плотно сидят вокруг костра. По кругу из рук в руки передают большие деревянные миски, наполненные мелко-рубленой медвежатиной, покрытой сверху мозгами и жиром. Жадно грызут кости, запивают жирным бульоном.

Весна — самое скудное время года: отощали люди и стараются насытиться дня на три.

На дворе собаки подняли вой.

Кто-то выглянул и сообщил:

— Ваш хозяин заявился — Куруткан.

— Бедняга, совсем оголодал! Ха-ха-ха! — рассмеялся Кенка.

— Молчаньем, сынок, укрой свое сердце, — посоветовал Воуль.

Магдауль вышел встречать гостя, шепотом приказал рванувшемуся за ним Ивулу:

— Ты, брат, наладь почетное место на двоих.

— А он же ведь один приехал, — удивился Ивул.

— Будет и второй.

В чуме засуетились — стали освобождать передний угол для больших гостей. Некоторые выползли с костями на двор и там продолжали грызть.

Привязав к коновязи своего белого рысака, Куруткан подошел к Магдаулю.

— Мэнде! С промыслом тебя!

— Мэнд! Мэнд! Зайди, осчастливь наш бедный чум, отведай свеженины.

— А ты с кем упромыслил медведя-то?

— С братом Ивулом.

— Ну, тогда половину мяса отвезешь ко мне. Брат-то мой работник.

— Ладно, — сердито буркнул Магдауль.

Куруткан уселся на ярко расшитый кумолан. Рядом лежал второй такой же коврик, поджидал какого-то почетного гостя.

А спесивый вид Куруткана так и говорил всем: «По обычаю, шкуру мне должны поднести… Шкура-то, наверно, хорошая… вынута из берлоги».

Перед почетным гостем поставили низенькую скамеечку — столик. Вторая скамеечка — перед пустым кумоланом.

«Интересно, кто же этот гость?» — спрашивали глаза богача.

Ивул протянул своему хозяину большую, искусно сделанную из корневища березы миску, доверху наполненную жирным мясом. Вторую такую же поставил на соседнюю скамеечку-столик.

Магдауль подошел к Куруткану, мягко проговорил:

— Ешь, дорогой гость, богиней Бугады посланное.

Куруткан снисходительно сморщился, выпятив толстую нижнюю губу, и лениво потянулся за куском. На бронзовом лице, в узеньких щелках исчезли желтоватозеленые глаза. Но они видят все и всех. Они зорко наблюдают за оголодавшими сородичами, которые, словно волки, набросились на свеженину. Это хорошо знает Магдауль. Знает он и о чем думает богач: «Когда же немаду-то[23] соблюдут?»

Магдауль, вежливо улыбаясь, заговорил:

— Почтенный наш, не обидься, следуя древнему обычаю наших дедов, я шкуру преподношу рядом с тобой сидящему гостю — купцу Лозовскому.

Куруткан в недоумении покосился на пустое место, но возражать не стал.

…Гости, насытившись до боли в желудке, разбрелись по домам.

Сердитый, что не ему досталась шкура медведя, Куруткан, еще раз напомнив, чтоб половину медвежатины доставили к нему, вскочил на рысака.

— Я-то не повезу к тебе… пусть Ивул везет, — небрежно проговорил Магдауль.

— Разбогател? — Куруткан стегнул коня и умчался в темь.

У Магдауля весело забилось сердце.

«Да, богатый! У меня Вера есть!» — кричала и пела душа.

На темно-лиловом небе тревожно перемигиваются звезды. На перекате вскрылась река и весело шумит, оповещая всех о весне. За ближним холмом, где в зарослях камыша прячется Шаман-озеро, завыла голодная волчица. Она взывает к волку, чтоб тот притащил к ней в логово хоть захудаленького ягненка. В опустившемся тяжелом чреве волчата настырно гложут ее изнутри.

«Одобрит ли мой выбор отец?.. Ведь Вера-то русская. Хоть и баит Король, что ее бабка была бурятка, — охотник тяжело вздохнул. — Не могу жить… без Веры. Не даст согласия отец, уеду так. Ганька не отстанет»…

Магдауль решительно вошел в чум.