Подлеморье. Книга 1

Когда на закате любуюсь гольцами,
Словно золотом они украшаются.
Когда воспоминаю о любимой своей,
Словно солнцем душа наполняется.
Эге-э-гэ-лэ! Эгэ-гэ-гэ-лей!
. . . . . . . . . . . . . . . . .

Магдауль по пальцам пересчитывает, что везет старому отцу: три бутылки «огненной воды», два кирпича чаю, кусок далембы на рубаху и штаны… Сахару три фунта, муки целый куль… Сыну Ганьке ситцу на рубаху и конфет…

— Хорошо промышляли мы с Королем… Сколько дней пили, ели да еще домой тащим, — говорит он коню. — А что нам не пить? Купец Михаил Леонтич нам всегда даст в долг. Да куда он и денется от нас, бедный, бедный Михаил Леонтич, кто же ему принесет головных подлеморских собольков? Мы с Королем! Кто же больше-то? Хороший купец Михаил Леонтич, обещает мне свадьбу справить. Пусть я хоть весь промысел будущей зимы отдам ему. Слышишь, тала мой Савраска? Да я рад три года бесплатно промышлять за такое одолжение! Хороший человек Михаил Леонтич, борони его бог!

Спит стойбище беловодских эвенков. Их называют еще степными тунгусами: живут они вдали от леса и, кроме охоты, занимаются скотоводством, как и их соседи буряты.

Спит стойбище.

Только изредка по очереди гавкают собаки — разговор ведут с волками: «Не подходите, серые, мы не дремлем!»

Не спит и старый Воуль.

Три сына его на охоте. Слышал он от соседа, что его старший сын Магдауль вышел из Подлеморья и шибко гуляет в Баргузине, в большом доме купца Лозовского.

— Ужо скоро заявится мой Волчонок… «Огненной воды» мне привезет, «сладкого камня» Ганьке, — разговаривает сам с собой Воуль. При напоминании об «огненной воде» у Воуля текут слюни, и, громко чмокая, старик облизывает морщинистые черные губы.

А двое младших живут в работниках у богатого соседа Куруткана: зарабатывают калым, но дело идет у них туго: прижимистый богач скуп на оплату.

Соседи смеются: пока заработают себе харчишки и калым — невесты уже состарятся. Вот и сейчас сыновья со своим хозяином Курутканом промышляют дикого оленя.

Зима нынче сердитая, скотишко отощал… Мясо кончилось… Они с Ганькой уже три дня чайком держатся. Но ничего, терпеть голод они умеют.

Посредине чума скудно горит огонь. Старый Воуль встал на колени и молится богине Бугады[12]:

…К сынам моим будь благосклонна,
Хозяйка стад звериных,
За хребтами гуляющих.
Жирных согжоев[13] своих
Пригони к ним на выстрел.
Мать людей и зверей,
Славная богиня Бугады,
Накормить не забудь нас, голодных.

Но вот собаки подняли лай, и вскоре Воуль услышал у чума топот копыт и скрип саней. С трудом поднялся на ноги, прислушиваясь к неясным звукам.

— О-ма-ни-пад-ме-хум![14] Слава Будде-Амитабу![15] Вернулся мой подлеморец живой и здоровый!

В чум, улыбаясь, вошел Магдауль. В руках охотника весело поблескивала бутылка водки.

— Мэнде![16]

— Мэнд, мэнд, сынок!

Магдауль подал старику бутылку.

— Помолись, бабай, бурхану, богине Бугады, Миколе, Горному Хозяину и кормилице Ине. Угости их и сам выпей с ними «огненной воды» за наш промысел.

Старик радостно засуетился.

— С промыслом, добычливый мой!

Пока Магдауль заносил в чум привезенное добро и устраивал коня на ночь, старик уже успел угостить всех богов и духов и сам уже заплетающимся языком жаловался.

— Худо, сын, без бабьих рук чум держать, хоть бы женился.

— Скоро, бабай, женюсь. Уже подыскал и уговор имею.

— О-бой! — радостно воскликнул Воуль.

Магдауль не стал на ночь расстраивать отца, что женится на русской из Бирикана и придется им покидать Белые Воды.

— В чуме мы с Банькой, два мужика, бабьим делом управляемся… Значит, скоро отбедуем? А калым-то большой запросили?

— Не печалься, бабай, все сделано.

Старый Воуль опустился на колени перед Буддой-Амитабой, сидевшим в небольшом застекленном шкафчике.

Когда-то, в его молодости, русский поп загнал тунгусов в реку Ину и окрестил. Но Воуль не стал молиться русским богам; он поклонялся Будде-Амитабу и сейчас.

Покровитель ты наш,
Не серчай, не отвергни.
На путь праведный наставь
Тунгусишек своих горемычных.

А Магдауль подполз к спящему Баньке, припал щекой к голове мальчика. Долго лежал и нюхал он сына — сердце переполнялось радостью.

— Сын мой — добычливый зайчатник! — шептал он.