Подлеморье. Книга 1

И взмолился я небожителю: «Ом-ма-ни-пад-ме-хум!» Прости несчастного Воуля, он не ворует, он исполняет долг. Упал я ниц, потом украдкой взглянул на Будду-Амитабу. Властитель Верхней Земли все так же продолжал задумчиво улыбаться, и мне показалось, что он кивнул головой, благословляя меня на это дело. Я ободрился и, смело встав, пошел в угол, где спали дети, в темноте стал шарить по кровати.

Пять кругленьких головок лежат рядышком, пять сирот. Сердце у меня облилось кровью, вспомнил Аюра. Выбрал я самую маленькую головку — сопит малыш в середине постели.

Протянул руки, а самого трясет всего, шутово ли дело — выкрасть чужое дитя.

Вот поднатужился, взял себя в руки, схватил крохотное тельце и запихал его за пазуху, а он, словно ко греху, проснулся и как закричит! О эльдэрэк! У меня душа рада вылететь в дымник юрты. Я выбежал на двор, смотрю, кто-то идет! О эльдэрэк!

Бросился в черемошник, оттуда — в лес. Бегу, а сзади слышится крик и визг матери. Бегу в кромешной темноте по чащобе. Я-то все-таки хамниган — лесной человек, а она, бедняжка, когда бывала в лесу?.. И, думаете, отстала от меня? Ни на шаг! Бежит по пятам и просит вернуть ребенка.

А я пустился еще шибче. На бегу хитрю, как старый волк, петляю из стороны в сторону, но и она не отстает. Проклинаю ее, костыляю последними словами.

В одном месте мы с ней взбудили медведицу. Амака-мать взревела страшным голосом. Медвежата, слышу, цап-цап-цап забрались на дерево, а амака-мать носится вокруг и ревет что есть мочи. Рада разорвать меня. Я схитрил и говорю ей: «Амака-мать, ты не бойся, я не трону твоих детей, но и ты не тронь Воуля — у Воуля тоже есть дите!» Вынул из-за пазухи ребенка и показал ей ревущего голышку. И что вы думаете? Грозная амака-мать отступила перед ребенком, который брыкался в моих руках.

Я пустился было бежать дальше, но сам кумекаю, что медведица может наброситься на бабу и, чего доброго, разорвет ее. Остановился, вынул нож и жду — не спускаю глаз с разъяренного зверя.

Но напрасно я беспокоился — как бежала баба, так и пробежала мимо медведицы. И та, амака-мать, видимо, сердцем своим учуяла ее горе-беду. Пропустила женщину, даже чуть отпятилась.

Удираю дальше. Какой-то страх вкрался в мое сердце.

— Э, Воуль, тебе однако не уйти от этой дьяволицы! — говорю сам себе. Хочу быстрее бежать, но не могу, нет сил. А ребенок согрелся у меня за пазухой, закачало бедняжку, и заснул он непробудным сном. Он был таким крошечным и тепленьким, этот маленький человечек, и так доверчиво прижался ко мне, что сразу же вошел в мое сердце: заставил его затрепетать и сильнее забиться. Душа моя переполнилась каким-то особенным, неведомым мне доселе чувством.

Теперь мое сердце кричало: «Не отдам!»

Оно повелело мне уйти, умчаться от этой настырной бабы, которая так самоотверженно бьется, чтоб отобрать родное дитя.

«Не отдавай! Беги, Воуль, как олень от волкоты!» — слышу я тревожный голос сердца.

И откуда-то влились в меня силы. Я помчался по россыпям, по скалам. Перемахивал через бурные горные речки. Долго бежал.

Ушел…

Когда остановился, чтоб перевести дух, услышал тонкий пронзительный зов. То кричала где-то далеко позади, наверно, за тремя перевалами, мать ребенка. Я успокоился, и у меня в башке замелькали ехидные мысли о бабьей слабости.

На рассвете я добрался до своего табора, где оставил ружье и понягу[26].

У водопоя упромыслил жирного козла и, довольный хорошей приметой, совсем осмелел и ободрился. А то все время по сердцу царапались острыми когтями рыси. Чей-то сердитый голос кричал, корил меня: «Воуль вор! вор! вор! Украл чужого ребенка!.. Воуль опозорил тунгусов! Воуль нарушил закон тайги!»

Я насилу оборол себя, отогнал наваждение.

Напоил ребенка горячей кровью, накормил мясом и сам наелся свеженины. После этого расстелил шкуру козла, положил на него ребенка. Он улыбнулся мне и начал кататься по шкуре. Видать, доволен человек! Оно и мне приятно. Оба смеемся друг над другом, а языка пока еще у нас нет. Но ничего, мы и так понимаем, что к чему. Дал я ему кусок жареного мяса, он крепко зажал его своими крохотными ручонками и затолкал в рот. Сосет, причмокивает.

Любовался, любовался я парнишкой и незаметно для себя заснул.

Сколько времени проспал, не помню. Когда же проснулся, то от удивления и досады чуть не рехнулся, кажись, у меня язык отнялся: рядом со мной на козьей шкуре сидела бурятка и толкала свою тощую грудь в рот ребенку. Но сытый малыш отворачивался от пустой груди, изо всех сил отталкивался ручонками от матери и тянулся к мясу. Долго баба мучилась, наконец осерчала и крикнула на ребенка:

— Я сейчас же отдам тебя хамнигану.

— Спасибо тебе, сестра, — поблагодарил я ее.

Ханда посмотрела на меня своими большими измученными глазами и в отчаянии сказала:

— Возьми его, Воуль… Я сама теперь убедилась, что он будет таким же, как и его отец, непутевым человеком. Вишь, обеими ручонками вцепился в звериное мясо и весь трясется… про грудь забыл.

— Спасибо, Ханда, — еще раз поблагодарил я мать ребенка, — ты не бойся, я из него сделаю настоящего охотника. Он не будет пастухом.