Подкидыш

— Я не говорю по-итальянски, — тут же заявила она на чистейшем итальянском языке.

— Но ты же сейчас именно по-итальянски мне отвечаешь!

Она покачала головой и повторила:

— Я не говорю по-итальянски.

— Твое имя Ишрак? — спросил Лука уже по-французски.

— Я не говорю по-французски, — ответила она по-французски и без малейшего акцента.

— Твое имя Ишрак? — спросил Лука на латыни.

— Да, — ответила она на латыни, — но я не говорю на латыни.

— На каком же языке ты говоришь?

— Ни на каком.

Лука понял, что ситуация патовая, и наклонился к ней, внимательно на нее глядя и стараясь держаться как можно авторитетнее.

— Послушай, женщина: меня отправил сюда сам святой отец, приказав мне произвести расследование тех странных событий, которые имели место у вас в монастыре, и прислать ему подробный отчет. Ты бы лучше отвечала на мои вопросы, иначе почувствуешь не только мое неудовольствие, но и гнев папы римского.

Она равнодушно пожала плечами и заявила на латыни:

— А я немая. И потом, для тебя он, может, и святой отец, но для меня-то нет.

— Ты совершенно определенно не немая, — вмешался брат Пьетро. — И совершенно определенно знаешь несколько языков.

Ишрак повернулась к нему, одарила его чрезвычайно дерзким взглядом, покачала головой и снова отвернулась.

— Ты же как-то разговариваешь с госпожой аббатисой? — спросил Пьетро.

В ответ — молчание.

— Не перегибай палку! У нас хватит власти и возможностей, чтобы заставить тебя говорить, — сурово предупредил он ее.

Она потупилась, скрыв глаза под длинными ресницами, но когда снова подняла их и посмотрела на Луку, тот увидел в уголках ее темных глаз лучики насмешливых морщинок и понял: да ведь она едва сдерживается, чтобы во весь голос не расхохотаться!

— Я не говорю ни на одном языке, — повторила она. — И вряд ли вы имеете власть надо мною.

Лука побагровел, как всякий вспыльчивый юноша, который подвергся насмешкам, да еще и со стороны женщины.

— Убирайся! — бросил он в гневе.

В дверях тут же возникла длинная физиономия Фрейзе, и Лука сердито рявкнул:

— Пошли за госпожой аббатисой! А эту «немую» особу запри в соседней комнате и никого к ней не пускай!

* * *

Изольда, переступая порог их комнаты, так низко опустила на лицо капюшон своего плаща, что полностью скрылась в густой тени; руки она спрятала в просторных рукавах; лишь ее изящные белые ступни в простых сандалиях слегка выглядывали из-под подола. Лука совершенно не к месту отметил про себя, что пальчики у нее на ногах порозовели от холода, а подъем очень высокий и красивый.

— Входи, сестра моя, — сказал ей Лука, стараясь вновь придать себе авторитетный вид. — Прошу тебя, садись за стол напротив меня.

Она села, но капюшон не откинула, и Лука то и дело невольно склонял голову, пытаясь заглянуть под этот капюшон и увидеть ее лицо. Пока что ему удалось рассмотреть только округлые очертания изящного подбородка и решительно сжатые губы. Верхняя же часть ее лица оставалась по-прежнему невидимой.

— Не угодно ли тебе снять с головы капюшон, госпожа моя? — учтиво обратился к ней Лука.

— Я предпочла бы этого не делать.

— А вот сестра Урсула только что беседовала с нами, не закрывая лица.

— Меня заставили поклясться, что я буду избегать общества мужчин, — холодно ответила аббатиса. — Мне приказали вечно оставаться в этой святой обители и запретили встречаться или беседовать с мужчинами; мне разрешено лишь иногда кратко обмениваться с ними приветствиями во время мимолетных встреч. Я подчинилась тем обетам, которые меня вынудили принести. Да, я сделала это не по собственной воле, принести обеты меня заставила церковь, но ты, представитель этой церкви, должен быть доволен моим послушанием.

Брат Пьетро собрал свои бумаги и приготовился писать, но пока что перо его без движения висело в воздухе.

— Быть может, сестра моя, ты расскажешь нам, при каких обстоятельствах ты была вынуждена поступить в монастырь? — спросил Лука.

— Они достаточно хорошо известны, — сказала аббатиса. — Три с половиной месяца назад скончался мой отец. Свой замок и все владения он оставил моему брату, который и стал их новым хозяином, что вполне законно. Мать моя умерла уже давно. Мне отец не оставил ничего, кроме выбора: либо выйти замуж за названного им человека, либо уйти в монастырь. Выйти замуж я отказалась, и мой брат, нынешний дон Лукретили, согласился с моим решением и оказал мне великую милость, поместив под защиту этого монастыря. Прибыв сюда, я вскоре принесла святые обеты и заняла пост настоятельницы.

— Сколько же тебе лет, сестра моя?

— Семнадцать.

— Но ведь в семнадцать лет слишком рано, пожалуй, становиться настоятельницей монастыря?

Полускрытые в тени, губы ее дрогнули в неуверенной улыбке.

— Не рано — если основал этот монастырь твой дед, а твой родной брат ныне является его единственным покровителем. Дон Лукретили может назначить аббатисой кого захочет.

— Чувствовала ли ты в себе призвание стать монахиней?

— Увы, нет. Я стала монахиней, покорившись воле отца и брата, а вовсе не потому, что стремилась служить Богу.

— И тебе не хотелось воспротивиться, восстать против желания брата и воли отца?