Подарок для злодея (СИ)

— Юна, открой! Все-равно сидишь, за целый день и пальцем не шевельнула, хоть бы помогла! — буркнула Нила зло. Когда Юна начала работать наравне с отцом в мастерской, было условлено, что она освобождается от хлопот по домашнему хозяйству. В Ниле это вызывало зависть, в мачехе злость, и обе любили кричать «Ты ничего не делаешь, только жрешь!» Обыкновенно Юна подобного не терпела, но сейчас спорить боялась — чего доброго, опять от жизни тошнить начнет. Покорно поплелась открывать.

За дверью оказалась вдова Лапив.

— Ботиночки...

— Сейчас...

В мастерской прижала оба ботинка к сердцу. Эта безжалостная женщина в рваной шали пришла, чтобы отнять у утопающего его соломинку.

В последний раз рассмотрела каждый шовчик. Погрузила руки в тепло овечьего меха внутри. Понюхала, покусала. Неохотно уронила внутрь по монетке.

— Берегите их! — сказала торжественно госпоже Лапив, вручая. Нинель уже успела прогнать вдову с порога, и та, нетерпеливо прохаживаясь, выглядывала на Юну из-за угла.

— Бессовестная! В такой день так ругаться... Был бы мой жив, разве ж я бы стала так... в такой день попрошайничать... Эх...

В Юне проснулось что-то от прежней, вчерашней.

— Подождите...

Она стащила с елки еще один пряник, со стола — яблоко и два пирожка:

— Ну, с наступающим!

Дом без ботиночек пуст и опасен. В качестве заменителя ботиночек Юна схватила кошку и спряталась в своей комнате.

На улице давно стемнело, но горели огни в соседских окнах, светилось розовое небо и белый покров крыш. Падал крупный, пушистый снег.

Жизнь стремительно возвращала краски. Впервые за день Юна почувствовала голод. Ныли исколотые пальцы, недовольно мяукала кошка.

И впервые за последние несколько дней Юна с уверенностью могла сказать:

— Я буду жить!

Будто надгробная плита свалилась с плеч. Даже если белая бабочка прилетит вновь, Юна больше не отступит, не поддастся безволию. Она теперь точно знает, что у этого яда есть противоядие. Дамоклов меч всей ее жизни утратил кошмарные зазубрины неотвратимости, превратившись просто в очередную досадную помеху, и радость нежданной, но блистательной победы кружила голову.

13

Юна не любила мачехину родню. Нинелин брат-мясник, огромный и толстый, как она сама, напивался, отпускал грубые шутки, задирал отца и однажды даже начал приставать к Юне. Единственная дочь мясника походила на Нилу, как сестра-близнец. Его жена, тихая худая женщина, боялась мужа и всегда ему поддакивала. Она нашла способ укротить домашнего тирана — как только он начинал нападать на жену, хитрая женщина тут же отпускала какое-то замечание, рассказывала сплетню или даже сама выдумывала клевету, только бы науськать мужа на кого-то другого. Таким образом Нинелиного брата в любом обществе окружали враги, а жена была единственным союзником. На прошлом семейном застолье здоровяк хотел побить Юниного отца, но сам был жестоко поколочен родной сестрой и племянницей.

Сегодня Юна даже боялась садиться с ними за один стол. Чувствовала, как хрупко все-таки ее душевное равновесие, что она еще только выздоравливающий человек — даже руки дрожали от слабости, громкие звуки пугали, голова ныла и кружилась. Вспоминания о пережитых после визита бабочки ощущений бросали в панику, возвращали тоску. Не вспоминать — новое правило ее жизни.

Но если она откажется обедать со всеми — скандал неизбежен. Юна переоделась в белое шерстяное платье, гладко зачесала назад и скрутила в ракушку волосы, влезла в бежевые летние туфельки на каблучке. Покрутилась перед зеркалом, почему-то думая о василиске. Если они никогда в жизни больше не встретятся — это, наверное, хорошо. После случившегося Юна вдруг начала очень ценить свою жизнь.

Да и о ценности чужой девушка никогда не забывала. Отдать любовь человеку, на чьих руках сотни, а может, тысячи смертей — преступление перед теми, погибшими.

Бальное платье висело в шкафу, по нему еще ползали разноцветные огоньги, но уже тусклые, призрачные. Юна погладила шелк. Красота всегда мимолетна... Но о грустном ей думать сейчас нельзя. Душевное здоровье хрупко.

Внизу, в столовой, она же гостиная, Нинель торжественно водрузила в центр стола фаршированного яблоками гуся, щедро расставила между блюдами свечи, украсила стол еловым букетом. Поверх темно-красного платья, видевшего губернаторский прием, на мачехе красовался свежий, густо накрахмаленный передник, туфельки были те самые Юниного авторства, вчера едва не разломанные. Лира и Нила тоже вырядились во вчерашние платья, Нила размазала остатки карминовой помады по лицу.

— Хоть бы одну тарелку принести помогла! Целый день и пальцем не шевельнула!— зарычала Нинель на падчерицу, едва та вошла.

Юна ушла на кухню и вернулась с тарелкой:

— Вы довольны?

Мачеха аж зашипела от злости, как кошка, которой наступили на хвост, и уже готовилась разразиться долгой гневной тирадой, как тут под окнами раздались вопли Нинелиного брата:

— Эй, вы там, открывайте, родичи дорогие!