Подарок для злодея (СИ)

Шагнул навстречу, обнял, Юна уткнулась носом ему в грудь. От василиска пахло, как от дракона, ураганным ветром и горечью пепла. Руки горячие, изгоняют внутренний холод, и такие сильные, что хочется крикнуть: «Помогите мне! Как изгнать эту проклятую бабочку? Разве вы не можете?», но Юна только плотней сжимает губы. Еще пять минут погреться в его объятии... и, наверное, все. К глазам подступают слезы.

— Я так хочу верить, что вы не причините драконышу вреда...

— Так вы поэтому пытаетесь меня соблазнить?

— Нет. Нет! — возмутилась Юна, но он уже разжал руки, разрушил зачарованное кольцо защищенности.

За дверью играла возмутительно-веселая музыка. Пора было забирать своих и уезжать домой, пока они еще во что-то не вляпались. Юна поймала себя на мысли, что хочет расстегнуть на ар'Мхари рубашку, и посмотреть, есть ли у него на груди чешуя. А на ногах?

Распахивая дверь, она сказала себе, что не будет противится, если он захочет ее задержать. Но он остался молча стоять на лестнице, а Юна отправилась искать мачеху.

11

— Это ты виновата! — наконец решила Нинель. Половину дороги все просидели молча, чему Юна была несказанно рада. Отец похрапывал, пьяный. Он так и просидел все события в маленькой комнатке, гоняя лакея за выпивкой. Нинель рвала носовой платок, Нила тихо плакала, Лира, переполненная впечатлениями, пыталась щебетать, но мачеха грубо велела заткнуться.

— Выставила нас на посмешище... Слышь, старый! Проснись, болван! Знаешь, чего твоя дочка-уродка вытворила? Она пригласила меня на дуэль! Мальчик, знатный, офицер, уже собрался пригласить мою Нилу на танец, как тут твоя Юна подскакивает: «Я вызываю вас на дуэль, он мой!», — это она мне так, представляешь? И ну все смеяться, ну и, конечно, уже никакого танца... Опозорила на весь свет! А чего все, ты думаешь, чего? Уродка она, вот чего! Моя Нилочка красавица, а ее это ест, ей же замуж с такой рожей вовек не выйти! Хоть в какое платье не вырядись, ты глянь, какое платье себе купила! Надо ж сделать все, чтоб помешать сестре! Ишь, хорошей притворялась, ту-ууфельки подарила... По-оорча! По-оорчу на туфельки бальные сотворила. От такая доченька! От такая сестра! У-уууу! — тут Нинель содрала со своей ступни туфлю и начала ее жмакать, пытаясь сломать.

— Ненавижу! Ненавижу!

Юна молчала, обнимая себя за плечи. Сил скандалить не было. Озноб внутри нарастал. Глаза почему-то слезились, окружающее виделось смутно, будто сквозь пелену.

Потом была ослепительная вспышка и невыносимо-острая боль в левом глазу. Юна захлебнулась криком. Пришла в себя от того, что ее кто-то тряс за ворот.

— Чего орешь, ненормальная? — мачеха.

— А? Что случилось? — отец.

— Кого убивают? — извозчик.

Из глаз рекой текли слезы, но боль понемногу отступала.

— Все в порядке. Поехали дальше... — удалось выговорить.

Мачеха продолжила выкрикивать обвинения в Юнин адрес. Отец все спрашивал, что происходит, и отчего все кричат. Юна больше не проронила ни звука. Когда доехали, молча поднялась в свою маленькую комнату, заперлась на щеколду, уселась на кровать прямо в бальном платье, все еще сверкающем разноцветными огнями. Долго ли так сидела, минуты прошли или часы? Даже время умерло для нее.

Она не знала, что душевная боль может быть такой сильной. Когда мама умерла, было тяжко — но не настолько. Каждый вздох давался с трудом, сердце пыталось остановиться. Не смогла даже напиться воды. Любой предмет, которого касался ее взгляд, любое воспоминание вызывало тошноту. Что она раньше находила уютного в кровати, пыльной и душной? Что вкусного в воде, холодной и жесткой? Жизнь уродлива, отвратительна. Глаза норовили закрыться, Юна удерживала тяжелые веки, заставляла себя смотреть на мерзкую действительность. Чувствовала, что если уснет, потом вряд ли сможет заставить себя проснуться. Одно воспоминание приносило утешение, стало соломинкой утопающего — Лес. Но не те, дневные ее прогулки — журчащий холод ручьев, затаившееся под листом грибное семейство, прихорашивающиеся прямо в ладонях снегири — все это тоже утратило былую радость, и тоже вызывало отвращение. Только сны, те самые, Лесные, где Юна была травой, деревом, частью чего-то огромного и непостижимого — только в них она инстинктивно чувствовала свое спасение...

Мама дважды пыталась уйти в лес. Отец ее поймал, запер в комнате, и тогда она просто уснула. Никто не смог ее разбудить — ни отец, ни маленькая Юна, ни доктора и местная знахарка.

Разум еще был жив. Он изумлялся, насколко прав оказался василиск, он кричал, что надо спасаться... Но воля исчезла, душа умерла и разум стучался в двери, за которыми никого не было.

На рассвете Юна тихо выскользнула из дома.

                                                                                          ***

— Госпожа Амвосий! Госпожа Амвосий!

Юна не собиралась останавливаться, но ее дернули за руку. Первое побуждение — вырваться, отбиваться, бежать. Она помнила, что маму поймали, не дали уйти в Лес — ее тоже могут! Потом решила, что выгоднее притвориться «нормальной», соврать на вопрос «Куда идешь?» Она даже заставила себя улыбнуться:

— Доброе утро.