Подари мне семью

Смущенно сообщает медвежонок и уязвимо закусывает нижнюю губу. Я же вонзаю ногти в ладони и с разбега прыгаю с воображаемого подвесного моста. Прямиком в бурную горную реку, обжигающую кожу ледяными иглами.

– Дядя Никита… Никита… он и есть твой отец.

Осознанно подписываю себе приговор и крепко зажмуриваюсь на пару секунд. Усилием воли распахиваю веки и начинаю частить, читая десяток вопросов, застывших в пытливых серо-голубых глазах моего Мити.

– Так вышло… он не знал, что ты у него появился. Когда-то давно мы с ним сильно поссорились. Я обиделась и ничего ему про тебя не сказала. А потом он уехал из Москвы. Из России. Если бы он знал, он бы вернулся к тебе раньше. Это я во всем виновата. Надеюсь, ты сможешь меня когда-нибудь простить…

Под конец своей сумбурной речи я сбиваюсь на взволнованный шепот и судорожно всхлипываю. Одна слеза медленно скатывается по щеке, падает на прогретый асфальт. А следом за ней прорывает плотину, и я больше ничего не вижу из-за пелены льющихся градом слез.

Плохо так. До колючего комка в глотке. И вместе с тем хорошо. Оттого что не нужно больше хранить разъедающий нутро серной кислотой секрет.

– Мамочка, ты у меня самая лучшая! Я тебя очень люблю. Только не плачь!

Тараторит уже медвежонок и ерзает на лавочке, притискиваясь к моему боку. Обхватывает ладошками за талию и трется носом о легкую ткань блузки.

Конечно, он меня любит. Это ведь я обрабатывала его коленки перекисью водорода, когда он падал с велосипеда. Я мазала его ранки, когда он заразился ветрянкой в детском саду. Я кутала его в десяток одеял и поила куриным бульоном с ложки, когда он простужался.

Его любовь безусловная. И моя такая же. Бескорыстная. Безграничная.

Переживаю постепенно эту бурю и кое-как справляюсь с истерикой, от которой колотит все тело. Вытираю тыльной стороной ладони слезы и фиксирую черные разводы, оставшиеся на коже.

Выгляжу, наверное, жутко с красным опухшим носом и безобразным размазавшимся макияжем.

Именно в таком виде меня застигает врасплох Никита. Пока я ревела белугой, он пересек двор и теперь стоит в полуметре от нас и пристально смотрит сверху-вниз, готовый наказывать того, кто меня обидел.

– Ты же говорил, что не сможешь приехать сегодня.

– Плюнул на все. Соскучился.

Качнувшись с пятки на носок, признается Лебедев, а я невольно расплываюсь в робкой улыбке. Странно немного, что Никита предпочел нас с Митей традиционному ужину в кругу семьи.

Неужели обошлось без недовольства со стороны Веры Аркадьевны?

Поинтересоваться не успеваю. Каменею, когда медвежонок вздергивает подбородок и озвучивает раскалывающий пространство пополам вопрос.

– Дядь Никит, а это правда, что вы мой… папа?

Лебедев тоже деревенеет. Растерянно моргает пару раз, трет подрагивающими пальцами виски, прочищает горло кашлем. Венка на его лбу ожесточенно пульсирует, заостряются скулы.

– Правда.

– А как мне теперь вас называть?

– Так и называй. Папой. Если хочешь, конечно.

С неугасающим волнением спохватывается Никита и делает пару шагов вперед. Опускается на корточки, упирает ладони в скамейку, облизывает пересохшие губы.

По отрывистому шепоту, по тревоге, застывшей во внимательных серых глазах, понимаю: переживает дико. Боится, что сын его не примет.

Пауза, разделившая мир на «до» и «после» затягивается. Тишина густеет и превращается в патоку. Отчетливо слышится Митино задумчивое сопение и наше с Никитой надсадное дыхание – одно на двоих.

Кажется, проходит целая вечность. А на самом деле – пара коротких секунд, прежде чем раздается смущенное детское.

– Хочу.

Воздух с Лебедевым выдуваем одинаково громко и постепенно расслабляемся. Напряжение отпускает, начинают шевелиться онемевшие конечности, пульс возвращается в норму.

Впереди у нас наверняка еще много сложных разговоров и неудобных вопросов, но это сейчас не важно. Важно то, что Митя по-прежнему смотрит на своего отца с нескрываемым восхищением и даже выпутывается из-моих объятий, чтобы соскользнуть со скамейки и встать рядом с Никитой.

– А ты точно больше не бросишь нас с мамой?

Сосредоточенно почесав нос, произносит медвежонок и замирает в ожидании лаконичного ответа. Такой уязвимый, что у меня грудь сдавливает стальным обручем.

– Точно.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Никита не подводит. Протягивает Мите руку, гулко сглатывает и осторожно жмёт детскую ладошку. После чего поднимается на ноги и устремляется к припаркованному неподалёку автомобилю. Чтобы выудить из багажника два больших пакета.

– Здесь – мясо, овощи, фрукты. Здесь – соки, пирожные торт.

– Тут продуктов на две недели. Пропадут же.

Невольно роняю я, оценивая габариты сумок, и запоздало прикусываю язык. Никита хмурится и направляется в сторону урны.

– Не надо – так не надо.

Отстранённо пожимает плечами, я же подхватываюсь. Догоняю его в пять размашистых шагов и мягко цепляю пальцами за локоть.

– Я ценю твою помощь, правда. Просто здесь, действительно, много.

– Значит, я останусь на ужин и уничтожу часть еды.

Выдаёт резонно и улыбается краешком губ он. Ну, а я обречённо качаю головой и шепчу едва различимое «невыносимый».

– Хорошо.