Под Золотыми воротами

По всему было видно, что гребец опытный и хорошо знает речной норов, но долбленку все равно протянуло чуть ниже, и она с разлету врезалась в илистый берег по левую руку от ожидавших ее владимирцев. Из лодки выпрыгнул совсем молоденький паренек в беленой рубахе без всякого оружия. Зацепив долбленку за корягу, он, разбрызгивая босыми ногами холодную воду, побрел к чужакам.

— Вот так переговорщик! — присвистнул Могута.

— Не уважают, — добавил Якун, надувая губы.

Онузский посол оправил растрепавшиеся на ветру соломенные волосы, шмыгнул курносым новом и, подбоченясь, громко крикнул ломающимся юношеским голоском:

— Мне воеводу вашего надобно, беседу держать!

— А гривну тебе золотую на шею не надобно? — пробасил Могута, от чего по лагерю прокатился задорный хохот.

— И от гривны не откажусь, — с достоинством выпрямил спину парнишка, — но сперва воеводу.

— Кто таков? — рявкнул на него Якун.

— А ты воевода? — с сомнением посмотрел на него переговорщик.

— Ну, допустим, — скрестил руки на груди сотник.

— Врешь, воевода ваш вон тот, — безошибочно указал на стоящего поодаль Любима паренек.

Воины опять дружно загоготали, Якушка раздраженно сжал кулаки:

— Сказывай чего надо, заморыш, покуда в Дону не утопили, — прикрикнул он, угрожающе наступая на онузского отрока.

— Оставь, — резко крикнул Любим. — Эй, переговорщик, сюда иди!

Паренек, удостоив Яуна презрительным взглядом, подошел к владимирскому воеводе.

— Как звать? — с привычной напускной ленцой обратился к нему Любим.

— Вершей кличут.

— И чего тебе надобно, Верша? — прищурился Военежич.

— Тимофей Нилыч, посадник градской, велел спросить — кто вы такие, и чего вам у нас надобно?

— У посадника твоего одни отроки сопливые под рукой? — влез в разговор Якун. — Когда пришлет нарочитых мужей, тогда и поговорим.

— Он и мне доверяет, — огрызнулся, не поворачивая на сотника головы, парнишка.

— Тимофей стрый[32] твой али уй[33]? — по-доброму улыбнулся Любим.

— Отец во Христе, Леонтий я, — удивленно захлопал глазами Верша.

— И милостями крестного отца своего украшен?

— Ну, да, — смутился юноша. — Сирота я, хлопочет обо мне.

— К нам сам вызвался?

— Угу.

— А свиту, сапоги и оружие не одел, потому как боялся, что, ежели лодку перекинет, так с ними не выплыть, на дно утянут?

— И то верно, — горделиво вскинул подбородок юный переговорщик.

— Так вот, Верша-Леонтий, — Любим наклонился к парнишке, — зачем мы здесь, и кто такие — твой крестный отец и сам ведает, а мы скоро выведаем броды, и как только вода сойдет, подступимся. Так что лучше твоему батюшке во Христе со мной лично потолковать. Вижу, очами бродишь — воев моих считаешь.

Верша испуганно опустил глаза.

— Считай, не ленись, мне скрывать нечего, — Любим повел рукой вдоль своего лагеря. — Сам-то князя беглого видел? — как бы между прочим добавил он.

— Кого? — якобы не понял паренек.

— Понятно. Назад плыви, я что хотел, уж сказал.

— Тимофей Нилыч вам ничем помочь не сможет, не в его воле, — шмыгнул носом паренек и побежал к лодочке.

Донская вода унесла странного парламентера. Зачем его присылал онузский посадник, Любим так и не понял.

5

На следующий день к полудню с того берега приплыла быстрокрылая ладья. Под любопытные взгляды владимирцев на сушу выбрались десять хорошо вооруженных онузских дружинников во главе с нарочитым мужем на вид лет двадцати пяти. С вздернутым подбородком и сдвинутыми бровями, неспешный в горделивых движениях, разряженный в богато-тканную подбитую мехом мятлю[34] новый переговорщик напоминал петуха.

— Сразу бы так, — не преминул высказаться Якун.

— С воеводой вашим говорить желаю, — высокомерно крикнул гость.

«Да что ж вы все здесь носы-то дерете, не били по ним что ли?» — важность онузсцев Любима забавляла.

— Желаешь, так говори, — выступил Военежич, скрестив руки на груди.

— Я Горяй, боярин онузский. Оспода[35] вороножская и посадник наш Тимофей сын Нилов тебя в град кличут.

— Опасно прямо в пасть к ним лезть, — зашептал Якун на ухо Любиму, — пусть сами сюда плывут.

Любим посмотрел на манящий правый берег.

— За главного здесь, Якун, остаешься, ежели не вернусь, ждите схода воды, лодки по Вороножу соберите и на приступ идите. Могута, десяток свой бери, со мной поплывете.

Любим не боялся западни, у него сила — хорошо обученное, слаженное войско, это на том берегу за деревянным частоколом должны бояться. Все эти переговорщики, то малые и неприглядные, то не в меру зазнавшиеся — попытка показать легкое пренебрежение и превосходство, отпугнуть от града чужаков. Вот только Любим не из пугливых. Он смело вступил на шаткую палубу чужой ладьи.