Под Золотыми воротами

— Прочь пошли! — рявкнул посадник на холопок. — И дверь притворите!

Теперь жена удивленно посмотрела на мужа.

— Сядь, сядь, Марфа. Воевода знает, что ты больна, не осерчает, коли ты при нем посидишь.

Хозяйка мягко присела, в очах так и застыл вопрос.

— Воевода владимирский… — посадник замялся, припоминая имя.

— Любим Военежич, — подсказала дочь.

— Любим Военежич Марью сватает. Да я согласие дал, — Тимофей выдохнул.

— Сватает? — эхом повторила Марфа, опять косясь на гостя.

Любим почувствовал, как загорелись уши.

— А Горяй Светозарович?

— Отказ ему, — хмуро вымолвил Тимофей, — говорил же — подумаю, так и подумал — не нужен. Этот сгодится.

Марфа переводила внимательный взгляд с Марьи на Любима, с Любима на мужа.

— Так ты все же в полоне была? — обратилась она к дочери.

— Да какая разница — где? — поспешил отмахнуться Тимофей. — Полюбилась она Любиму Военежичу, в жены зовет.

— И ты отдаешь? Он что ее…

— Никто меня не трогал, как благородный муж сватается, — не выдержала и вмешалась Марьяшка, догадавшись куда клонит мать. — За него хочу. За Горяя не пойду, лучше в омут, — и речь ее была очень горячей, уверенной, а мнилось, что не справится.

Любиму отчего-то вспомнился песок в каше. «Ну да, крепко хочет, аж на зубах хрустит».

— И зять к нам в примаки пойдет? — с надеждой обратилась Марфа к мужу.

— Нет, князь зовет его, завтра уходят.

— Завтра?!! А потом за Марьей приедет?

— Нет. И Марья с ним. Нельзя ей тут, при Горяе, оставаться, сама знаешь.

Вот и в этих серых глазах поселилась тоска. Мать схватила руку дочери, подержала как нечто самое дорогое и выпустила с легким вздохом.

— А которое лето тебе идет, Любим Военежич? — приступила она к неспешному допросу.

— Двадцать восьмое, — кашлянул Любим, оправляя корзень.

— А женат уж был?

— Был.

— Вдовец?

— Нет.

— Как нет?! — округлила глаза посадница, Тимофей скрытно начал делать «жениху» какие-то знаки, Марья застыла в немом изумлении.

— В монастырь ушла водимая[51] моя, — опять кашлянул в кулак Любим.

— В монастырь? Благочестия ради? — Марфа недовольно сдвинула соболиные брови. Ох, где-то Любим это уже видел.

— Не знаю, — буркнул он.

— А детки есть?

— Бог не дал.

— Так ты из-за этого жену в обитель отправил? — Марфа подалась вперед.

Да это сватовство ничуть не лучше первого, а эта хворая баба, пожалуй, заткнет за пояс и чванливого Путяту.

— Я ее не неволил! — повысил голос Любим.

— Жили плохо, бил ее, да? — Марфа опять схватила дочь за руку.

— Не бил я ее, но и держать подле себя не стал, — выговаривая каждое слово, с холодным спокойствием произнес Любим. «Вот уж удружил посадник. Знал бы, так в жизнь бы не пошел!»

— А если ты и мою дочь подле себя держать не захочешь? — пошла в наступление Марфа.

— Матушка, захочет, меня захочет, — вдруг вступилась за «жениха» Марьяшка. — Может она благочестивая была, да замуж идти не хотела, родители заставили… А он хороший… и терпеливый, — добавила она, кидая быстрый взгляд на насупленного Любима.

«Терпеливый я, да с вами обеими никакого терпения не хватит!»

— А богат ли дом твой, Любим Военежич? — пытка продолжалась.

— Вот это совсем ни к чему, — попытался одернуть жену Тимофей, но видно и больная Марфа вила из муженька веревки.

— Да как же ни к чему? — удивленно всплеснула она руками. — Коли дочь на край света отправляем.

— В достатке живу, да не так богато, как вы, — честно признался Любим, врать о доме ему претило.

— Отец мало оставил, али князь не щедр, али ты не бережлив?

«Было бы настоящее сватовство, так давно плюнул бы да ушел!»

— Дикую виру[52] мне пришлось платить, — с вызовом бросил он, расправляя плечи.

Тимофей вытер набежавший пот и с укором посмотрел на «жениха», мол, чего тебя несет, мог бы и смолчать.

— Было за что убивать?

— Было, — Любиму показалось, что он на исповеди.

— Не тревожься, теперь по-другому все будет, сам поймешь, — вдруг совсем мягко произнесла Марфа понятные только «жениху» слова. Изможденное лицо стало печальным, погруженным в себя.

Наступила неловкая тишина. Марья тоже стояла застывшей ледяной девой. «Теперь я для курицы чернее черного, душегуб». Любим и сам сожалел, что все выболтал, да слово не воробей.

Где-то внизу во дворе отчаянно забрехала собака.

— Ну что, мать, благословлять детей давай? — нетерпеливо глянул на дверь Тимофей.

Марфа уперлась руками в подушки, пытаясь встать, Марья, «пробудившись» от своих мыслей, кинулась ей помогать. Хозяин потянулся к красному углу за иконой. Любим поддернул корзень, собираясь по обычаю преклонить колени.

Но тут в горницу ввалился с перекошенным от ярости лицом Горяй…

5

За Горяем с опозданием вбежал испуганный холоп, явно не поспевший за прытким боярином.

— Гореслав Светозарович пожало… — договорить холоп не успел, поскольку «петух», растопырив пальцы, ладонью толкнул тщедушного слугу в лоб, и тот, раскинув руки, выпал из горницы.

— Чего буянишь? — Тимофей порывистым жестом вернул икону на место и шагнул к разгневанному Горяю, загораживая ему обзор.

— Зачем ты ворога в дом свой привел?!! — «петух» тыкнул пальцем через плечо посадника в сторону Любима. — Зачем не дал его схватить?!!