Под Золотыми воротами

На соборной площади чужаков и посадника с дочерью обступил народ.

— Что он здесь делает? — без всякого почтения кинул Тимофею один из мужей, толстый дядька лет сорока пяти от роду.

— Дочери моей дозволил с матерью проститься. Уходят они завтра и полон уводят с собой, — с вызовом обвел взглядом собравшихся Тимофей.

— Уходят! Уходят! Уходят! — полетело эхо над головами.

— И детки наши? — надрывно вскрикнула богато одетая баба.

— И дети наши, — устало махнул головой посадник.

— И твоя? — с недоверием покосился на Марью толстяк.

— И его, — вместо посадника ответил Любим. — Коли возжелаете, так телеги готовьте и еду в дорогу, а коли не захотите, так и пешими доведем.

— А не выпустим его отсюда, душегуба проклятого!!! — заорал толстяк, пытаясь завести толпу.

— Что вы, я крест целовал, что назад отпустим! — с негодованием глянул на него посадник, сильно бледнея.

— Ты целовал, а мы нет, — высокомерно ответил толстяк, — не выпустим!

Пошел гул.

— Не выпускайте, — скрестил руки на груди владимирский воевода, — вам за то сотник мой головы ваших детей в подарок пришлет.

Любим видел, как отшатнулась от него Марья, как сморщилась, словно ее ударили. Сейчас она с ними, презирает его, как и все. А что ему остается, дозволить этому борову натравить толпу и дать себя затоптать?

Народ, выкрикивая в сторону чужаков проклятия, все же расступился, пропуская их к хоромам посадника. Любим приметил, что среди собравшихся на площади не было Горяя. «И куда этот петух подался? Какую еще пакость замышляет?»

4

Деревянные половицы поскрипывали под ногами владимирского воеводы. Какое-то глупое волнение охватило Любима, только что перед разъяренной толпой он даже бровью не повел, а тут перед этим скоморошьим сватовством заробел. В память лезло насупленное лицо отца, раздраженно толкающего красного от смущения отрока в ворота хоромов Путяты, припоминалось, как тогда тряслись поджилки у юного жениха, как присыхал язык к небу и страшно хотелось пить. Теперь нет грозного родителя, Любим давно сам отвечает за себя, и выполнить такую малость для умирающей не составит труда. Да и что скрывать, уж больно хотелось потом потешиться над Марьяшкой, как бы невзначай кинуть ей «суженая» и посмотреть, как она будет злиться и вздергивать курносый нос.

Терем у посадника был просторным, богато обставленным. В первый раз, когда Любим приходил сюда, он и не обратил внимания на расставленные вдоль стены, расписанные яркими цветами короба, пестрые половики и медвежьи шкуры по лавкам. Теперь сытость хозяев назойливо бросалась в глаза. Сам Военежич не мог похвастаться ни широтой терема, ни богатством содержимого ларцов. Вот уж Марьяшка потешилась бы над его боярским житьем-бытьем, если бы и вправду молодухой попала к нему на двор.

Многочисленные челядинки выскакивали с радостными вскриками на встречу молодой хозяйке, но тут же испуганно отступали при виде сурового чужака. Мимоходом Любим приметил и уже знакомых горе-отравительниц. Крепкая и тощая виновато прятали глаза, встревоженно глядя на хозяйку. Марья приветливо помахала им рукой. Она хотела казаться беспечной и веселой, но получалось слишком преувеличенно и фальшиво, тоска прорывалась сквозь приклеенную улыбку. «Этак она матушке нас с потрохами выдаст», — обеспокоенно поглядывал на нее новоявленный «жених».

Тимофей остановился у дверного проема, увитого затейливой резьбой; выдохнув, посадник перекрестился и, махнув Любиму с дочерью следовать за ним, вошел в горницу. В окружении холопок на небольшой лавочке, придвинутая с обеих сторон подушками, сидела хозяйка. Любим сразу признал в ней матушку Марьяшки, словно он смог заглянуть в будущее и увидеть девушку через много лет. Мать и дочь были очень похожи: те же соболиные брови, серый омут глаз, курносый носик, даже в болезни немного насмешливое выражение лица. Вот только вместо приятного румянца на гладкую кожу щек пала нездоровая бледность, а под выразительными глазами залегли черные тени в обрамлении мелких морщин. Определить, сколько хозяйке лет, было сложно, так искрутил красивую женщину злой недуг, но точно она была много моложе посадника. При виде вбежавшей в горницу Марьи женщина радостно охнула и попыталась подняться, но дочь подлетела раньше, заботливо усаживая больную обратно.

— Марьюшка, дитятко! — заговорила Марфа немного севшим голосом. — Тут такие слухи дурные ходят, полон какой-то. Я уж, грешным делом, думала, что батюшка твой меня от вестей дурных ограждает. Такое страшное мерещилось. А ты вот, живехонькая. Слава Пресвятой Богородице, заступнице, — она ласково погладила дочь по руке.

Тимофей кашлянул, привлекая внимание жены к гостю. Марфа удивленно вскинула очи на Любима.

— Гость у нас, — как можно более спокойным тоном произнес посадник, — воевода владимирский по делам князя мимо проезжал, вот, да к нам заглянул.

Марфа встала, отталкивая холопок, и с большим трудом, но поклонилась в знак приветствия. Любим, очнувшись, поспешно откланялся в ответ и перекрестился на красный угол. Испытывающие серые очи, такие знакомые, уставились на гостя.