Под Золотыми воротами

— Не посмеет Всеволод на Рязань идти, силенок у него таких нет, потрепали мы его крепко, — молодой князь говорил с напором, запальчиво.

— Дай то Бог, — голос отца звучал подавленно, словно на плечи ему легла непосильная ноша.

«Спаси Господь», — осенила себя распятьем Марьяша, сердце отчего-то отчаянно колотилось и было трудно дышать.

— Марья Тимофевна, Марья Тимофевна! — сверху, из светлицы хозяйку вызывала молоденькая крепко сбитая и громогласная холопка.

— Тише ты, чего шумишь? — замахала ей рукой Марьяша.

— Так матушка кличет, бранится уже.

— Иду, — Марья с какой-то непонятной тоской вздохнула и отошла от двери. — А мне сегодня, Варюша, волк приснился.

— Не к добру, — сразу приговорила холопка, безнадежно махнув рукой.

— Словно выбежал ко мне навстречу, встал поперек дороги и оскалился. Клычищи острые, а глазищи, что свечи, огнем горят.

— Может поганые[14] скоро объявятся, — Варюша тоже вздохнула и торопливо перекрестилась. — В церковь надобно сходить, свечу Богородице поставить, и воину небесному, Федору Стратилату, чтоб ворогов отогнал.

— Кабы знать еще кто ворог, — услышала Марья за спиной голос отца.

Глава I. Охотник

1

— Три дня как околела, точно вам говорю, — опытный следопыт Щуча склонился над трупом палой лошади. — Торопились, даже узду вон не сняли.

Мертвое животное лежало поперек дороги, вмерзнув гривой в ночной лед огромной лужи.

Любим спешился и подошел к следопыту.

— Их ли кобыла, может рязанцев? — он тоже внимательно стал рассматривать окоченевший труп.

— Уздечка нашей работы, суздальской. Они это, точно вам говорю, они.

Любим запахнул плотнее корзень, прячась от пробирающего до костей мартовского ветра. Взгляд задумчиво блуждал по мертвой лошади.

— Чего тут думать, — раздался басистый голос сотника Якуна, — к Пронску они подались. Там и перехватывать нашего петушка нужно.

Любим не спешил отвечать, мысли верткими белками скакали в голове: «Ну, допустим, удирали, оторваться побыстрей хотели, коней измучили, молодую кобылку совсем загнали, а узду приметную не сняли, так как больно спешили, возиться не захотели. Но оттащить в сторону да талым снегом присыпать или ветками прикрыть можно было? А так эта кобыла на дороге, что камень верстовой[15]: „Вот, мол, смотрите, мы к Пронску утекаем, не отставайте“. Что-то здесь не то, чую, что не то».

— Следы есть? — нахмурил он брови.

— Следов-то много. От Доброго к Пронску путь наезженный, — развел руками Щуча.

— Любим Военежич, время теряем, — нетерпеливо похлопал плетью по сапогу Якун, — и так отстали.

— Дружине привал, кашу варить! — неожиданно скомандовал Любим.

— Белены объелся, — зашипел на него Якун, — какая каша?! Три дня как проскакали!

— При бестолковой спешке муху долго можно по горнице гонять, а все на нос садиться будет, — подмигнул Любим опешившему сотнику. — Щуча, сыскарей своих ко мне!

Якун недовольно сплюнул.

Сотника Якуна, сильного, но шумного и бестолкового, под руку к Любиму отрядил сам светлый князь Всеволод, отказаться было нельзя. И Любим терпел и грубоватые шутки, и вечные попытки Якушки перетянуть власть на себя. Сотня Якуна почти вся полегла в битве при Колокше, оставшегося с двумя десятками ратных сотника князь и дал воеводе в подкрепление, изловить мятежного Ярополка.

Растянувшись на попоне у костра, Любим вспоминал, как после битвы, заляпанный грязью и кровью князь, подлетел к нему и с молодой горячностью начал, нет не говорить, а кричать в самое ухо:

— Ярополк, сукин сын, сбежал! Всех схватили, а этот из рук утек. Бери людей, сотню свою поднимай, всех забирай и Якушку прихвати. Большой силой идите, чтобы рязанцы присмирели. Поймай его, слышишь, поймай! Личный ворог он мой. С рязанцев требуй, чтобы выдали, грози, надо будет заложников из нарочитых похватай. Что хочешь делай, только, чтобы Ярополк в порубе владимирском оказался.

— А ежели все равно не выдадут, упрутся? — Любим всегда просчитывал все возможные повороты.

— Тогда, — Всеволод неторопливо отер снегом лезвие меча, юношеская запальчивость слетела с князя как осенний лист с ветки, — тогда войско мое на них придет, грады приступом брать стану, створю как братец мой Киеву[16], — в глазах Всеволода блеснул злой огонек.

Поторапливать Любима не пришлось, он и сам жаждал поквитаться с Ростиславичем, к беглому князю у него была личная ненависть, толкавшая в спину.

Догнать беглецов удалось под Казарью, местные за серебро показали дружине Любима более короткую дорогу, и владимирский воевода повел отряд наперерез, прижимая горстку воев Ярополка к Оке. Заметив по десную[17] руку от себя преследователей, Ярополк заметался по берегу затравленным зайцем. Целую седмицу стояла оттепель с по-весеннему горячими солнечными деньками, и лед коварно истончился. Об этом ведал беглый князь, знал про то и Любим, неспешно захлопывая западню. У беглецов было два пути: сдаться владимирцам или рискнуть проскочить по ледяной переправе.