Под знаком Софии

Американский конгресс присвоил Джонсу звание лейтенанта и доверил командование первым кораблем американских военно-морских сил «Альфред». На этом корабле впервые был поднят звездно-полосатый флаг мятежных Северо-Американских Штатов. Уже через год Джонс стал командиром корвета «Скиталец», который приводил в ужас, слезы и трепет все побережье Великобритании. В 1776 году Джонс сжег суда в гавани Уайтхейвен, а на обратном пути в Америку захватил с собой английский фрегат «Дрейк». Король Великобритании Георг ІІІ издал указ повесить «этого негодяя шотландца Джонса», причем дважды: «за шею – для лишения жизни и за ноги – для позора».

Указ английского короля заставил Потемкина и Екатерину заинтересоваться «наглецом Джонсом». «Этот храбрец поможет нам войти в Константинополь», – решил Циклоп.

Екатерина согласилась с Потемкиным и предложила Джонсу звание генерал-майора – если только он перейдет на русскую службу. Моряк, приговоренный английским королем к двойному повешению, не замедлил согласиться.

Еще до прибытия Джонса в Санкт-Петербург Екатерина написала Потемкину под Очаков, что посылает знаменитого корсара на Юг. «Сей человек весьма способен в неприятеле умножать страх и трепет; его имя, чаю, вам известно; когда он к вам приедет, то вы сами лучше разберете, таков ли он, как об нем слух повсюду», – лукаво улыбаясь, диктовала Фике статс-секретарю Храповицкому. В ожидании Джонса Суворов писал Потемкину: «Всемогущий Бог да благословит предприятия Ваши! Это, конечно, милостивый Государь, Пауль Ионе, тот американец, который опасно, что б и нас, трубадуров Ваших, не перещеголял».

По прибытии в Херсон новоявленный русский флотоводец Поль Джонс не замедлил поднять свой флаг на линейном корабле «Святой Владимир». Русская эскадра американца состояла из двух линейных кораблей, трех фрегатов и восемнадцати вспомогательных судов. Американский корсар умудрялся добывать самую четкую и верную информацию о передислокации турецких кораблей. Он получал эти сведения от своего былого «коллеги» – итальянского корсара Ламбро Качони.

Качони при помощью своих 16 кораблей, получивших патент на право плавания под российским флагом, держал под контролем всю акваторию Понта Эвксинского. Бывший пират довольствовался щедрым жалованьем, которое предоставила ему русская императрица, и охотно занимался разведкой. Словом, итальянец и американец хорошо спелись – во славу русского оружия.

Вместе с первыми восторгами появились и первые разочарования. Однажды Суворов попросил контр-адмирала Поля Джонса прислать ему несколько судов для охраны Кинбурнской крепости. Джонс занял оборонительную линию у Глубокой пристани и отказал Суворову. Обиженный Суворов написал Потемкину: «Поль Джонс – порядочная свинья. Едва начали, как он порадовал меня своей обороной».

Однако, когда в июне состоялось первое морское сражение у стен Очакова, Суворов охотно простил шотландца. Турецкая эскадра атаковала русскую, но потерпела поражение. Три судна взлетели на воздух, а остальные ретировались под защиту крепостных пушек Очакова. За первую победу на лимане Екатерина отметила новых русских офицеров высокими наградами: принца Нассау-Зигена – орденом Святого Георгия 2-го класса, бригадира Рибаса – Святого Владимира 3-й степени, контр-адмирала Мордвинова и Пола Джонса – орденами Святой Анны. Грек Алексиано был пожалован в контр-адмиралы. Вскоре после морского сражения в гости к Полю Джонсу прибыли запорожцы во главе с другом детства князя Потемкина – запорожским казаком Антоном Головатым.

Глава 2 История Антона Головатого

«Добридень, коханий! Дякувати Богові, все в мене добре. Чекаю на тебе, а тебе все немає і немає…»[20], – письма, начинавшиеся с этих слов, куренной атаман Запорожской Сечи Антон Головатый получал при каждой оказии. Их передавали братья-запорожцы, знавшие о том, что дома Головатого ждет любимая женщина, – та самая, из-за которой бывший киевский семинарист Антон Коваль попал на Сечь и променял былую, мирную жизнь на табак, трубку и саблю. Головатый вскрывал письмо, растерянно и нежно смотрел на беспомощные, неровные буквы, размытые слезами Ульяны, и тоска ожидания, до краев наполнявшая душу любимой, становилась и его тоской. И тогда, промучившись весь день и не найдя для бесконечно дорогой женщины слов утешения, он писал ей: «Чекай мене, рідна, чекай і я повернуся. Тільки коли це буде, мені невідомо. Перед нами турецька фортеця – треба її подолати. А москалi такi невдячнi – нiчого не вмiють, нiчого не роблять, тiльки лаються. И коли я iм її отримаю – зараз i повернуся додому»[21].

Разве мог тот, чья судьба зависела от воли начальства и военного везения, давать обещания и дарить надежду? Его возвращение было во власти казацкой удачи и приятеля детских лет – князя Потемкина. Но Потемкин взял с собой, в военный у стен крепости Озю, графиню Софию Витт, на красоту которой не мог надышаться, а Головатый жил в разлуке с Ульяной уже очень долго.