Под знаком кометы

– Вы, Жан, не говорите ерунды, – сказал он. – Когда им это надо для сохранения внутреннего спокойствия, на горло буржуазной алчности умеют наступать и Россия и Германия. Вы думаете, русская царица создала свое «Росзерно» только для того, чтобы наложить свою императорскую руку на денежные потоки от экспорта пшеницы? Да нет, дополнительные деньги в русскую казну – это лишь побочный результат от создания этой корпорации, а главным итогом ее деятельности стало увеличение производства зерна на одну треть. На треть всего за три года – вы можете себе это представить? А ведь прежде там тоже орудовали люди, стремящиеся скупить товар подешевле и продать подороже, но русская императрица в своей неумолимой манере освободила их от этих хлопот. А если где-то случается неурожай, как у нас сейчас, государственная корпорация из своих резервов начинает продавать хлеб по демпинговым ценам, чем препятствует попыткам русских буржуа нажиться на людском несчастье. Ваша же затея довольно неплохо работала в спокойные годы, но сейчас, когда мир встал на дыбы, она просто убивает нашу Милую Францию.

– Все равно установление ценового максимума приведет только к тому, что хлеб с прилавков исчезнет совсем, – сказал Жан Дюпуи. – И в то же время у вас просто нет никаких государственных амбаров, откуда вы могли бы осуществлять сбивающие цену хлебные интервенции, и нет денег, чтобы купить еду и просто раздать ее голодающим.

– Да, – подтвердил министр финансов Жорж Кошери, – денег нет, причем не только на хлеб для плебса, но и на что-нибудь еще. Я бы ввел дополнительные налоги, но вы же знаете, как к этому отнесутся все круги общества – от простонародья до самой богатой буржуазии. Никто не любит отдавать свое, и неважно, будет это пара сантимов или миллионы франков. Все думают, что государство должно функционировать бесплатно. Быть может, мы продадим что-нибудь ненужное – например, нашего милейшего Жоржа (Клемансо), который уже обошелся нашей Милой Франции в изрядное количество золотых франков?

– Да, – поддержал коллегу Жан Дюпуи, – месье Клемансо – единственная ценная ненужность, которая у нас есть. Отдать его на суд международного трибунала – и все у нас будет почти так же, как и до этой дурацкой истории. «Почти» – это потому, что политическую репутацию нашей Милой Франции будет крайне сложно отчистить от налипших на нее обвинений, ведь это вам не костюм, на который уронила свой помет ворона, а нежная и деликатная субстанция.

В ответ на эти словесные эскапады двух министров Клемансо только слабо дернулся, будто усталая лягушка, к которой в очередной раз приложили проводки с электротоком. Такие словесные атаки в последнее время чрезвычайно участились, и только ленивый не напоминал бывшему премьеру о том, какой он бяка. Нет, если бы план разжечь большую войну удался, то Клемансо оказался бы на коне, но так как провокация провалилась, то и данный персонаж сдулся, словно проткнутая ножом резиновая кукла. Был лидер нации – и нет его.

– Месье, – с надеждой сказал он, – о чем вы говорите? Еще немного – и у тиранов одна за другой заполыхают революции. Коммуна в Будапеште уже случилась, на очереди Вена, Берлин и Петербург…

– Жорж! – воскликнул министр юстиции Луи Барту. – Коммуна в Будапеште – это дело рук русской Загранразведки, или что-то вроде того. Супруг русской царицы месье Новиков побывал во взбунтовавшейся венгерской столице и был с восторгом принят вождями переворота. Построив у себя монархический социализм, русские увидели, что это хорошо, и принялись внедрять эту систему везде, куда дотянутся их руки. И этот их социализм – гораздо более радикальный, чем могут помыслить себе даже самые радикальные социалисты во Франции. Сейчас я опасаюсь, что стоит кому-нибудь в Санкт-Петербурге потерять терпение и щелкнуть пальцами, как мирные протесты у нас под окнами тут же обернутся самым безумным бунтом, и мы не успеем оглянуться, как ревущая толпа вознесет на трон нового Бурбона или Бонапарта. И неважно, что такого человека не видно поблизости: когда в претенденте на престол появится необходимость, господин Одинцов, аки Господь, слепит его из глины и палок, а потом вдохнет в свое творение душу.

– Аминь, месье Барту, – хмыкнул Аристид Бриан. – Вы достаточно ярко обрисовали нашу перспективу. А теперь скажите, что мы должны, по вашему мнению, делать?

– Я думаю, – ответил тот, – что мы уже достаточно поиграли в упрямство, и эта игра уже стоила нам немало – как в деньгах, так и в человеческих жизнях; а уж если в Париже случится революция, то наши головы наверняка окажутся в корзине под гильотиной. Поэтому я присоединяюсь к мнению предыдущих ораторов. Пора признавать поражение, сажать милейшего Жоржа и его подельников в клетку, перевязывать ее атласной ленточкой и начинать переговоры с монархическим альянсом об урегулировании ситуации.

Клемансо хотел было с возмущенным видом вскочить с места, но решительный жест Аристида Бриана опрокинул его обратно.