Виктория поежилась и, пытаясь согреться, обняла себя за плечи. Джон Данбит тихо спросил ее, не замерзла ли она. Виктория, поняв, что он наблюдает за ней, почувствовала себя неуютно. Она опустила руки на колени и кивнула, давая понять, что не хочет мешать Родди.
Джон вынул руки из карманов и подошел к ней, сдернув покрывало с кресла во французском стиле из розового дерева. Он превратил покрывало в подобие шали и накинул его ей на плечи так, что она утонула в складках старой, мягкой, хлопковой ткани, уютной и приятной на ощупь.
Он не вернулся к камину, а устроился на другой ручке кресла, положив руку на спинку. Его близость успокаивала так же, как покрывало, которое он на нее накинул, и скоро Виктории уже было тепло.
Родди наконец остановился, чтобы перевести дух и отхлебнуть глоток из стоявшего перед ним на рояле стакана.
– Ну, наверное, довольно, – обратился он ко всем присутствующим.
Но Джон возразил:
– Нет, так не пойдет. Ты еще не спел «Не уезжай, моя милая».
Родди, нахмурившись, взглянул через плечо на племянника:
– Когда ты слышал, как я пою эту старую песню?
– По-моему, когда мне было лет пять. Отец тоже любил ее петь.
Родди улыбнулся:
– До чего же ты сентиментален, дружок.
Он повернулся к роялю, и неуютные стены пустой призрачной гостиной наполнились звуками старинного шотландского вальса.
Было десять часов утра священного дня отдохновения. Снова поднялся с моря северо-восточный ветер, свежий, холодный, пронизывающий насквозь. Высоко в небе плыли облака, и в промежутках между ними изредка проглядывало нежно-голубое, как яйцо малиновки, небо. Трудно было поверить, что еще вчера они нежились у водопада на солнышке, предвкушая скорый приход весны.
Джон Данбит сидел у печи на кухне в доме Гатри и пил чай. Кухня казалась уютным гнездышком. В печи красновато поблескивал огонь, а толстые стены и тщательно закрытые окна защищали от неистового ветра. Пахло горящим торфом, и к этому запаху примешивался аппетитный аромат тихо кипящего на плите бульона. Стол в центре комнаты был уже накрыт к обеду.
Джесс собиралась в церковь. Она взяла с комода шляпку и, слегка присев, чтобы видеть свое отражение в зеркале, надела ее. Переводя взгляд с нее на Дейви, Джон отметил, что из всех обитателей Бенхойла они изменились меньше всех. Джесс осталась такой же стройной, привлекательной, с чуть тронутыми сединой вьющимися волосами. Дейви выглядел даже моложе, чем его помнил Джон, с теми же ярко-голубыми глазами, с теми же кустистыми рыжими бровями.
Джесс натянула перчатки:
– Ну вот. Мне пора идти. Простите, но я обещала заехать за Эллен Тарбат и отвезти ее в церковь. – Она взглянула на внушительные часы, стоявшие на каминной полке. – А вы, если хотите сходить в горы и вернуться домой к обеду, заканчивайте распивать чаи и отправляйтесь в путь.
Она вышла. Тут же послышался скрежет коробки скоростей, урчание видавшего виды мотора, и небольшой серый фургон Дейви, прыгая по неровной дорожке перед домом, удалился в сторону Бенхойла.
– Водитель из нее никакой, – мягко сказал Дейви.
Он допил чай, поставил кружку на стол и встал.
– Но она права. Пора идти.
Он вышел в небольшую прихожую, снял с крючка у входной двери свою непромокаемую куртку, надел охотничью войлочную шляпу, взял пастуший посох и подзорную трубу. Два спавших у камина золотистых лабрадора мгновенно вскочили, заслышав звуки его шагов и предвкушая прогулку. Они носились туда-сюда, тычась Дейви в колени, крутя хвостами. Джесс сказала Джону, что это собаки Джока Данбита.
– Бедняжки, они были рядом, когда он умирал. Потом долго бродили по Бенхойлу, как пара бесприютных душ. Сначала от старшей хотели избавиться, ведь ей почти девять лет. Но мы на это пойти не могли. Полковник так любил ее, она такая симпатяга. Вот мы и взяли их к себе. Дейви никогда бы не позволил собаке находиться в доме. Но эти две за всю свою жизнь в глаза не видели конуры, поэтому Дейви пришлось уступить. Они, наверное, могли бы остаться в Бенхойле, но у мистера Родди своя собака, а у Эллен и так полно дел, ей некогда ухаживать еще за двумя этими «малышками».