Под тёплым небом

Косова дверь отворила, на пороге встала; весь класс, грохнув крышками парт, вскочил на ноги.

— Спокойно, спокойно… — сказала Косова, повернулась в сторону Гули. — Прошу вас, Галина Борисовна, организованно, строем всех провести в комнату девочек.

Лицо Косовой было такое решительное, что Гуля, то есть Галина Борисовна, тут же выстроила ребятишек парами. И они все единым строем прошествовали через коридор, через толпу других, тоже удивлённых ребят, в спальню девочек.

Первышата шли, загодя чувствуя неладное.

А когда увидели возле своих кроватей молоденькую, всегда шуструю уборщицу Тасю, когда увидели там ещё и повариху тётю Полю, то поняли: секретному сообществу пришёл конец.

Тася лукаво постреливала глазами то на ребятишек, то на тётю Полю, то на отопительные батареи. Тётя Поля, грузная, круглолицая, до того растерянная, что крахмальный колпак её съехал на ухо, нелепо перекладывала из рук в руки пустое кухонное сито.

Косова неспешным взором оглядела присутствующих, убедилась, что те, кому тут быть полагается, все на месте, кивнула Тасе:

— Приступайте!

Тася живо запустила руку за ближайшую батарею, вынула беленькое яичко и, положив его тёте Поле в сито, хихикнула:

— Ра-аз…

Потом последовало: «Два-а… Три… Четыре…», и так до той поры, пока не обошли все хоронушки в спальне девочек.

Затем Косова подала команду проследовать всё тем же строем в спальню мальчиков, и там повторилось то же самое.

В мягком, с деревянным ободом сите росла на руках тёти Поли ослепительно чистая горка яичек, а сама тётя Поля смотрела на горку всё растеряннее, а ребятишки, девочки и мальчики, в том числе Пашка со Стёпой, опускали головы всё ниже.

Только Гуля ничегошеньки тут не поняла:

— К чему здесь яички? Ну, к чему?

Когда же число забатарейных трофеев полностью сошлось с числом учеников первого «Б» класса, Косова тоже взяла слово:

— Вот и я хочу спросить: «К чему?» Но сначала спрошу нашу уважаемую тётю Полю: как вышло, что продукты, да ещё в неподготовленном виде, перекочевали из кухни в детские спальни? Кто их выдал?

— Так я сама! — попробовала развести руками, чуть не обронила тяжёлое сито тётя Поля. — Как же не выдать? Как малышам отказать? Им всё равно полагается! А те вот девочки… — тётя Поля по-над полным ситом, по-над занятыми руками повела в сторону девочек круглым подбородком: — А те вот девочки, а может, и не те — их вон сколько по столовой-то вьётся! — мне заявили: «Сегодня в первом „Б“ классе День сырого яйца!» Ну, а если мне сказали: «День!», то я подумала: «Это кем-то назначено!» А если назначено, значит, выдала…

Тётя Поля прямо сказала и самим девочкам:

— Неужто вы вот так хотели кулинарному делу научиться? Неужто задумали яички испечь? Да на батареях в жизнь не испечёшь! Только испортишь… Эх вы, кухарки!

И тогда девочки совсем потупились; они заунывно, на разные голоса давай признаваться:

— Мы не за этим… Мы не пекчи… Мы думали, выпарятся живые цыплёночки…

— Кто-о? — опешила Косова. — Кто выпарится?

А всё утро сегодня удивлявшаяся Гуля вдруг перестала удивляться. Она тоненько прыснула, покачнулась и, ухватившись за спинку Пашкиной кровати, зашлась таким неудержимым смехом, что ещё бы немного и, возможно, упала бы с ног.

Тётя Поля тоже колыхнулась весело. Уборщица Тася рассыпалась мелким хохотком, будто горохом. Но всё же первой опять пришла в себя Гуля. Она прямо на глазах Косовой кинулась обнимать совсем уже теперь зарёванных девочек, прихватила в объятия и мальчиков, даже Пашку:

— Эх вы, глупые! Эх вы, недотёпушки! Цыплятошники-заговорщики!

Но Косова опомнилась тоже, сразу поставила всё на свои места.

Тёте Поле с Тасей было велено:

— Возвращайтесь к своей ежедневной работе!

Гуле было сказано:

— Ваш подопечный класс пошёл на организованный обман, а вы как реагируете? Вы реагируете не-пе-да-го-ги-чно! Впрочем, такой разговор обязан быть продолженным не здесь. Пройдёмте, Галина Борисовна, в мой кабинет!

И, не сомневаясь, что Гуля пойдёт, двинулась первой.

Косова пошла уверенным своим шагом. Она одним твёрдым видом своим заставляла мальчиков и девочек расступаться, освобождать ей путь. Ну, а там, в конце этого, нацеленного точно пути, в строгом своём кабинете, она, как представилось Пашке, уже приготовила Гуле какую-то катастрофу.

И вот, как Пашка ни побаивался Косовой, в нём неведомо уж который раз сработала, как пружина, память о Кыже. И вытолкнула эта пружина в Пашкино сознание самое, казалось бы, затаённое — мысль о кыжымском несчастье. Гуля ему представилась как бы частичкой беззащитного Кыжа, а Косова — той платформой-торпедой.

Образ торпеды всплыл совершенно явственно. Глаза застлало горячей синью. В этой сини мелькнула фигура отца, мелькнула фигурка матери, загудели рельсы, загудели колёса маленькой, бесстрашной автодрезины, и Пашка — сам маленький, взъерошенный, весь сжатый в один пружинистый ком — выпрыгнул из строя ребятишек на освобождённую для Косовой дорогу. Вслед за Пашкой, готовясь шагнуть вперёд, шевельнулся Федя Тучкин, шевельнулся Стёпа Калинушкин.

— В чём дело? — тормознула Косова.