Под тёплым небом

В этом галдеже, писке, толкотне все позабыли не только про Юльку, все позабыли даже про Пашку. Русаков, похоже, и тот про Пашку забыл. Раздосадованный Пашка стал тоже толкаться, да так вот все, мала кучей, и ввалились в класс.

В классе порядок наводить принялись Косова с Гулей. Но и здесь ребятишки чуть-чуть поуспокоились только тогда, когда за дело взялся Русаков сам. Он сказал:

— От вашего шума чижик оглохнет! Смотрите, как присмирел. Усаживайтесь каждый на своё место, тогда я отвечу на каждый ваш вопрос.

Все сразу послушались, сели. Пашка, деваться ему некуда, сел тоже на своё законное место рядом со Стёпой Калинушкиным.

Но сесть-то ребятишки сели, а всё равно каждый тянул вверх руку, каждый с нетерпением приговаривал: «У меня есть вопрос! У меня есть вопрос!» От этих выкриков по классу катился нестройный гул.

Тогда Косова сказала:

— Какие могут быть вопросы, когда мы ещё не услышали обещанного рассказа о железной дороге! Я думаю, рассказ начинать вполне пора.

Но тут сказала Гуля:

— Отчего же? Если вопросы есть, то пускай ребята спрашивают.

— Точно! — кивнул Русаков. — Мне на вопросы отвечать даже легче. Пусть спрашивают, пусть!

— Чивли-чай! — подсвистнул Русакову Юлька. — Чивли-чай!

Класс дружно заулыбался, все принялись тянуть руки выше.

Русаков ребят улыбчиво оглядел, долго не мог ни на ком остановиться. Наконец его выбор пал на Стёпу Калинушкина, да и то потому, что Стёпа единственный изо всех руки своей не поднял.

Даже Пашка, который был всё-таки уверен, что Русаков о нём обязательно и отдельно вспомнит, даже он поднял руку, чтобы спросить о бабушке, а вот Стёпа, как сел за парту, как глаза вниз опустил, так до сей поры и не ворохнулся.

— У тебя, малыш, разве воцросов нет? — спросил Русаков.

— Это не малыш, это Стёпа! — поправил Русакова Пашка.

— Прошу прощения… У тебя, Стёпа, разве ни одного вопроса не имеется?

— Не смущайся, Стёпа, спрашивай, — подбодрила мальчугана Гуля.

— Задай, Калинушкин, вопрос, задай! Когда с тобой разговаривают взрослые, молчать невежливо, — сказала Косова.

Тогда Стёпа набычился ещё круче и, не поднимая от парты глаз, почти сердито пробубнил:

— К чему задавать-то? Мне и так всё давно известно…

Русаков улыбнулся ещё шире:

— Да ну! Так уж и всё?

— Всё! — упрямо бормотал Стёпа.

А Гуля сказала:

— Ты, Стёпа, пожалуйста, встань и, пожалуйста, нам объясни, что же такое «всё» тебе известно. Не тушуйся. Объясни толково. Ты же у меня один из лучших учеников.

— Объясни! Встань! — загудел ещё громче класс.

Русаков тоже попросил:

— Внеси ясность, братишка!

И тогда почти таким же решительным рывком, каким недавно выскакивал перед Косовой Пашка, Стёпа встал.

Он поднялся, побледнел всем тонким своим лицом как мел, глянул Русакову напрямую в глаза да и выпалил:

— Зря ты к нам приехал! И братишкой меня называешь не по правде!

— Как?! — изумился Русаков, даже опустил клетку с чижом на пол.

— Как?! — выдохнул единым гулом класс, и сразу наступила жуткая тишина.

А Гуля побледнела точно так, как Стёпа, хотела к Стёпе побежать, потому что он уже навзрыд плакал, да Гулю опередил Русаков.

— Постойте, постойте, тут что-то совсем не то… Мы со Стёпой во всём разберёмся вдвоём, сами.

И оставив примолкшего чижика вместе с клеткой на полу, он к Стёпе подшагнул очень быстро и, опять руша все интернатские правила, Стёпу поднял, широченной ладонищей утёр обе его мокрёхонькие от слёз щеки.

— Ты что? Ну, что? Почему это я приехал зря, и почему это я тебя не могу назвать братишкой?

Стёпа ткнулся мокрым лицом в плечо Русакову, завсхлипывал, забубнил безо всякой теперь сердитости:

— Да потому, что всё-всё неправда… Да потому, что братишка у тебя только один Пашка. Ты сам о нём сказал: «Побратим!» И я знаю, ты приехал на своём алом экспрессе только лишь из-за него, и уедешь в свой хороший Кыж только с ним. А мы никто-никто никуда-никуда ни на чём не поедем! Мы вот и Пашку-то больше не увидим. А ведь он мне со вчерашнего дня стал друг! Вот и выходит, даже на алом экспрессе ты лучше уж к нам бы не приезжал! И пусть бы всё оставалось у нас по-старому!

— Верно, верно… Пускай бы по-старому… — вздохнул вслух вослед за Стёпой сидящий совсем невдали Федя Тучкин, а класс насторожился ещё тревожнее.

Русаков Стёпу с рук своих спустил, взглянул на Пашку.

— Не понимаю ни словечка… Какой такой алый экспресс? И при чём здесь ты, Пашка?

Вздыхать теперь пришлось Пашке. Он, повинно глядя на Русакова, сказал:

— При том, Коля, я здесь, что про алый-то экспресс это я и придумал. Ждал тебя, ждал; маму вспоминал, папу вспоминал; тот пассажирский поезд у нас на путях вспоминал; а ещё всё помнил и помнил твою с Юлькой о друзьях песенку… И вот — придумал алый экспресс! Он мчится вперёд и вперёд, а на нём едешь в Кыж ты, и с тобой, быть может, все мы вместе… Но теперь придумка кончилась, и Стёпа, и Федя считают: ни на какой экспресс, ни в какой Кыж ты, конечно, весь класс взять с собой не можешь… Вот от этого им и грустно; вот от этого Стёпа и заплакал, и сказал, что всё зря…