Под теми же звездами

Веснушкин передал Кедровичу необходимый для опровержения номер «Свежих Известий» и отправился. Кедрович шел за ним небрежной походкой, снисходительно разглядывая по дороге дешевые обои конторы и коридора, через которые его вел издатель. Наконец, последний ввел нового сотрудника в большую светлую комнату, где стояло три больших стола, покрытых клеенкой. Это и была главная редакционная комната. Еще не все сотрудники были в сборе, и только за одним столом сидел какой-то старичок, который вырезывал большими ножницами из газет различные заметки, смазывал их клейстером из стоявшей на столе баночки и наклеивал на длинный серый лист бумаги. Против старичка за другим столом сидело два молодых человека – один в студенческой тужурке, другой в черной косоворотке с огромной рыжей шевелюрой. Веснушкин подошел к этим двум столам, показал рукой на стоявшего около него в небрежной позе Кедровича и сказал:

– Господа, познакомьтесь. Вы, наверно, слыхали: г. Кедрович из Петербурга. Писал в «Петербургском Курьере». Так, кажется?

Кедрович насмешливо улыбнулся, пожал руки сотрудникам и заметил:

– Не только писал, но и редактировал, Петр Степанович; вы меня не обижайте! И писал не только в «Петербургском Курьере», но и в «Вечере», и в «Утре», и в «Столичном Эхе».

Они сели – сначала Веснушкин, потом Кедрович.

– Вы как подписывались в «Вечере»? – строго спросил нового коллегу рыжий сотрудник, писавший в газете передовицы.

Кедрович с достоинством заложил ногу за ногу, затянулся сигарой и ответил:

– Я? Я обыкновенно подписывался инициалами «М. К.» – то есть Михаил Кедрович. За эти статьи главным образом меня и выслали из Петербурга. Градоначальник постарался.

Сидевшие за столом почтительно поглядели на нового коллегу. Мрачный передовик с шевелюрой несколько смягчился и более дружелюбным тоном спросил:

– Вы, наверно, эсдек? Не правда ли?

Кедрович снова затянулся сигарой, осторожно вынул ее изо рта и, глядя на пепел, серьезно сказал:

– Как бы вам ответить? Я, видите ли, не могу считать себя строгим приверженцем какой-либо партии. По-моему, партийная дисциплина суживает горизонты, делает человека односторонним, если хотите. Я, конечно, сочувствую эсдекам, но я не причисляю себя к ним. Нужно, кроме того, очень твердо стоять на всех пунктах программы и знать их, чтобы считать себя партийным работником.

– О, конечно, – с достоинством ответил передовик, причем на его лице проскользнуло удовлетворенное чувство. – Быть строгим эсдеком, да еще меньшевиком – эта задача труднейшая, какие только существуют в Европе. Для этого нужна огромная подготовка и зрелость ума и чувства.

– Ну, вот, Лев Ильич опять завел свое! – с усмешкой проговорил сосед передовика – долговязый студент в тужурке с белым воротничком и в манжетах: на его обязанности лежали вырезки известий из различных газет.

Студент захихикал, но сейчас же умолк.

Передовик – Лев Ильич – презрительно посмотрел на него, вздохнул и снисходительно проговорил, обращаясь к Кедровичу:

– Мне было бы интересно, как-нибудь потолковать с вами, коллега, о программной тактике большевиков. Я уверен, что вы, как умный человек, решительно их осудите.

Веснушкин, молча стоявший до сих пор у стола старичка Алексея Ивановича и сердито осматривавший клеенку, потянул нового сотрудника за рукав.

– Дорогой мой, – проговорил нетерпеливо он, – идем в соседнюю комнату, я покажу вам стол, за которым вы можете писать свою статью. Идем, потом наговоритесь с ними: они вас заговорят, вы только посидите с этим народом!

Веснушкин пренебрежительно махнул рукой в сторону своих старых сотрудников и повел Кедровича в соседнюю комнату. Здесь он приготовил для нового сотрудника чернильницу, бумагу, ручку, усадил его за стол и попросил по окончании статьи зайти в кабинет прочитать ответ Каце-нельсону совместно. Кедрович живо принялся за работу, а Веснушкин осторожно прикрыл за собою дверь и направился к себе в кабинет. По дороге, однако, он остановился у стола, за которым сидел заведующий редакцией, пощупал клеенку с краю стола и сердито произнес:

– Алексей Иванович, вы это опять?

Он ткнул пальцем в клеенку, по которой проходила какая-то ровная черта.

Старик покраснел.

– Где? – спросил он, – я право не знаю…

– А кто же знает? Я уже тысячу раз говорил вам, – повысил голос Веснушкин, – чтобы вы не делали вырезки перочинным ножом: вы видите, опять клеенку разрезали. Это возмутительно, наконец!

Старичок, заикаясь, начал что-то бормотать, а передовик Лев Ильич уже покраснел, приготовляясь сцепиться с издателем; но тот уже был в другом конце комнаты, направляясь к прилавку конторы, за которым сидела кассирша.

– Ну, как объявления? – спросил пытливо Веснушкин.

– На сто двадцать рублей с лишним.

– Ага. Смотрите, сегодня сотрудникам не выдавать ничего: денег нет, слышите?

– Слышу. Я, вот, только секретарю, Никите Ивановичу, выдала сейчас, а больше никому не даю.

Веснушкин вспылил.

– Как? Почему секретарю? Как вы смели дать?

Кассирша удивленно поглядела на издателя.

– Он сказал, что вы согласились выдать двадцать рублей в счет истекшего жалованья.