Под стеклянным колпаком

— Зачем вам знать, раз вы наперед смеетесь. Буржуазная затея! Филантропия! Ну, и оставьте нас — мы вас не зазывали.

Бойкий, развязный вид, смеющиеся углы рта, наигранный блеск глаз — все это внезапно исчезло. Перед Ивановым сидел человек, измученный жизнью. И деваться ему, может быть, некуда, и не ел сколько времени, как следует, и душой исстрадался…

— При нашей жизни без смеха не проживешь. Тем только и держимся. Над самим собою смеюсь, издеваюсь… Поняли? В привычку это вошло. Ведь самолюбие-то у всякого есть… Не всем же слезы свои показывать?

Иванов посмотрел на него пристально, стараясь разгадать эту странную личность.

— Вы — человек глубоко несчастный!

— Да вы не очень надо мною жалобитесь! Еще сил жить хватает. А трудно, тяжело! Изверился я в эти идеи, в интеллигенцию. Вожди! Ну, какие там вожди, герои — просто тряпки изношенные! Мне борьба нужна, живое дело. Чтобы захватило всего. Только эта борьба, подпольная, из-за угла, надоела. Мне бы в дикую природу. Стихию сломить, подчинить себе. Победить ее, непокорную. Заставить себе служить. Первобытная жизнь меня не пугает. Со зверьем пойду драться один на один. Только бы из города вон!

Он был теперь красив, этот загадочный человек, в своем неожиданном порыве.

— Вы — романтик! — улыбнулся Иванов. — Времена Майн-Рида прошли. Скоро на всей земле не останется уголка, где бы не свистел паровоз, не завывал автомобиль, не трещал телефонный звонок. Уйти от людей, от их несправедливой, злой жизни… Отлично, но куда? Думали вы об этом… Кстати, скажите, как вас называть?

— На заводе кличут Сашка Коваль. Коваленко, собственно.

— Ну, так слушайте! Всюду, куда бы вы ни пришли, где бы ни поселились, вы очутитесь на земле, принадлежащей какому-нибудь государству, или находящейся в сфере его влияния. Рано или поздно, а туда доберутся: купцы с товарами, миссионеры с книжками, жулики с проектами и просто жулики, а там — судьи, полиция, солдаты. Вы оснуете колонию, потратите на нее огромную энергию, а у вас ее отнимут, введут те самые порядки, от которых вы и бежали. Надо поселиться там, где людей ничто не манит, куда путь сопряжен с почти непреодолимыми препятствиями, где само существование человека возможно лишь при искусственных условиях, созданных энергией и умом людей.

— Как в сказке? Заколдованное царство? За тридевять земель?

— Вот именно: заколдованное для всех, кроме немногих, открывших тайну победы над стихиями. Хотите ехать искать счастья за тридевять земель, в тридесятое царство?

— И вы не скажете, где и что?

— Чудак вы! Всему миру войну объявил, а боится ловушки. Ну, зачем я стану вас улавливать? Я живу здесь, чтобы найти двух-трех человек, сознательных, умных, упорных в идее. Наши колонисты, в большинстве — рабочие, немного пассивны.

— Значит, меня вы приглашаете в качестве возбудителя энергии?

— Да, вас и вот Воскобойникова. Обоим вам терять нечего. Поедемте со мною, ни о чем не спрашивая. Сами все увидите на месте. Не понравится — силой держать не станем. Обратный проезд гарантирован.

— А не боитесь, что мы разболтаем вашу тайну?

— Ну, от этого никогда не убережешься. Да я убежден, что вы и не захотите вернуться. Решайте сразу!

Коваль молча протянул руку Иванову. Согласия Воскобойникова как будто и не спрашивали, и это обижало его.

— А как же моя жена, ребенок?..

— С собою возьмите. У нас она отдохнет, поправится. Через неделю Иванов, Воскобойников с семьею, Сашка Коваль и мрачный слуга выехали за границу.

Глава VI В страну счастья!

Путешествие до австралийского порта Аделаиды не представляло ничего интересного.

В Гамбурге и Ливерпуле присоединились два семейства.

Сначала веселый, добродушный немец Юстус Шварц, любящий поговорить о Бебеле, о социализме и синдикализме за кружкой пива. Жена у него — белая, полная хохотушка. Два крикливых мальчишки.

В Англии подсел пожилой ирландец с взрослым сыном и красавицей-дочкой, едва перешедшей границу детства.

Ирландцы были сумрачны, озлобленны, при споре легко возбуждались. Того и гляди возьмутся за ножи.

Коваль спросил Иванова с усмешкой:

— Зачем вы берете таких?

— Ничего, обойдутся. Это у них национальное. Исторически угнетенный, обиженный народ.

— Злые трусы! Арендаторов били из-за угла. No rent![2] А лордов боялись. А перед взводом солдат бежит тысячная толпа. Ах, эта толпа — гнусное, трусливое чудовище, жестокое со слабыми и беззащитными! Разорвут на куски какого-нибудь несчастного, а десяток штыков вызывает панику. Найдется сильный человек, бегут за ним, как стадо баранов, а потом его же предадут.

— Вы сами излишне озлоблены.

— Зато хоть не трус.

Иванов часто приглядывался к Ковалю. Энергия, сила, ум этого человека невольно привлекали к нему, но что значат эти внезапные вспышки, огневой блеск глаз, хищное выражение?

Хорошо ли делает Иванов, что везет его в колонию?..

В Аделаиде путешественников ожидал пароход «Утопия».

— Ну, теперь мы почти дома, — весело сказал Иванов, — это судно принадлежит колонии и свезет нас, куда нужно.

Но от дальнейших объяснений отказался.

— Увидите, сами увидите!