Под стеклянным колпаком

Я видела себя сидящей в разветвлении этой смоковницы, умирающей от голода лишь потому, что не могу решить, какую же смокву выбрать. Я хотела съесть их все, но выбор одной из них означал, что я лишусь всех остальных. И пока я так сидела, не в силах принять решение, смоквы начинали сморщиваться, чернеть и одна за другой падать на землю к моим ногам.

В ресторане, куда меня привел Константин, пахло травами, специями и сметаной. За все время своего пребывания в Нью-Йорке мне никогда не попадались подобные заведения. Мне попадались лишь закусочные, где подавали гигантские гамбургеры, какой-нибудь суп и четыре вида пирогов за очень чистой стойкой перед длинным сверкающим зеркалом.

Чтобы попасть в ресторан, нам пришлось спуститься в какой-то подвальчик по семи тускло освещенным ступенькам. Потемневшие от дыма стены украшали огромные, как венецианские окна, туристические плакаты с изображениями швейцарских озер, японских гор и южноафриканских саванн. На каждом столике стояли большие, покрытые пылью свечи в форме бутылок, которые, казалось, веками истекали цветным воском, наслаивая красное на синее и зеленое, сплетая тонкое трехмерное кружево. Они бросали на столики круги света, в которых плыли раскрасневшиеся, похожие на язычки пламени лица.

Не знаю, что я ела, но после первого же куска почувствовала себя несравненно лучше. Я вдруг подумала, что все это видение со смоковницей и спелыми смоквами, сморщивавшимися и падавшими на землю – результат долгой пустоты в желудке.

Константин все подливал нам в бокалы сладкое греческое вино, отдававшее сосновой корой, и я вдруг обнаружила, что говорю ему, что выучу немецкий, отправлюсь в Европу и стану военным корреспондентом, как Мэгги Хиггинс.

К тому времени, когда мы приступили к йогурту и земляничному варенью, мне стало так хорошо, что я решила, что позволю Константину соблазнить себя.

С тех самых пор, как Бадди Уиллард рассказал мне об официантке, я думала, что должна с кем-нибудь встретиться и переспать. С самим Бадди переспать не считалось бы, потому что он все равно опережал бы меня на одно очко. Тут нужен был кто-то еще.

Единственным парнем, которого я серьезно рассматривала в этом смысле, был острый на язык, с ястребиным носом южанин из Йеля, который всего однажды появился в нашем колледже на уик-энд и лишь для того, чтобы узнать, что его подружка смылась с каким-то таксистом за день до этого. Поскольку беглянка жила в нашем корпусе, а я в тот вечер оставалась там одна, мне и предстояло его утешить.

В местном кафе, уединившись в одной из дальних кабинок с высокими стенами, сплошь изрезанными сотнями имен посетителей, мы чашку за чашкой пили черный кофе и болтали о сексе.

Этот парень – его звали Эрик – признался мне, что ему отвратительна привычка наших студенток стоять на крылечке под фонарями или в кустах и обниматься с кем попало, пока в час ночи их не разгонят по домам, причем делать это на виду у всех. Миллион лет эволюции, горько заключил Эрик, и кто же мы до сих пор? Животные, да и только. Потом Эрик рассказал мне о своей первой женщине.

На Юге он ходил в подготовительную школу, специализировавшуюся на воспитании настоящих джентльменов, и в ней существовало неписаное правило, что к моменту выпуска ты уже должен познать женщину. Познать в библейском смысле слова, добавил Эрик.

Так вот, как-то раз в субботу Эрик в компании нескольких одноклассников сел в автобус, следовавший до ближайшего городка, и посетил широко известный публичный дом. Доставшаяся Эрику проститутка даже не сняла платье. Она оказалась дородной женщиной средних лет с крашенными в рыжий цвет волосами, подозрительно пухлыми губами и сероватого цвета кожей. Она не захотела потушить свет, так что он овладел ею под засиженной мухами двадцатипятиваттной лампочкой, и это ничем не напоминало так смачно расписываемое наслаждение. Все оказалось скучным и обыденным, как поход в туалет.

Я возразила, что если любишь женщину, то это не покажется таким уж скучным, но Эрик ответил, что все испортит одна лишь мысль о том, что и эта женщина – точно такое же животное, как все остальные. Если бы он кого-то любил, то никогда бы не лег с ней в постель. Он пошел бы к шлюхе, если надо, и избавил бы любимую женщину от всех этих грязных дел.

В тот момент я вдруг подумала, что Эрик вполне подошел бы для того, чтобы лечь с ним в постель, поскольку он это уже проделывал и, в отличие от большинства парней, не казался грязным типом или придурком, когда говорил об этом. Но потом Эрик написал мне письмо, в котором сообщил, что, наверное, сможет по-настоящему меня полюбить, потому что я умная и циничная, но при этом у меня доброе лицо, удивительно похожее на лицо его старшей сестры. И тут я поняла, что все это бесполезно, что он никогда не ляжет со мной в постель, и ответила, что, к сожалению, собираюсь замуж за свою школьную любовь.