Под стеклянным колпаком

Родители Джоан пригласили меня на похороны. По словам миссис Джиллинг, я была одной из лучших подруг ее дочери.

– Знаешь, тебе необязательно туда идти, – сказала мне доктор Нолан. – Ты всегда можешь ей написать, что я посоветовала тебе этого не делать.

– Я пойду, – ответила я и пошла, и в течение всей скромной погребальной церемонии ломала голову над тем, с чем же я прощалась.

Стоявший у алтаря гроб едва виднелся из-под осыпавших его белоснежных цветов – черная тень того, чего уже нет. Лица сидевших на церковных скамьях людей казались восковыми в сиянии свечей, а венки из сосновых веток, оставшиеся от Рождества, наполняли холодный воздух поминальным ароматом.

Рядом со мной, словно спелые яблоки, розовели щеки Джоди, а в небольшой группе собравшихся в церкви я заметила лица девушек из колледжа и из моего родного города, знавших Джоан. В переднем ряду сидели, склонив покрытые траурными платками головы, Диди и медсестра Кеннеди.

Чуть дальше, за гробом, цветами, лицами священника и скорбящих, я заметила пологие лужайки нашего городского кладбища, теперь засыпанного толстым слоем снега, из которого, словно потухшие трубы, торчали надгробные памятники.

Там ждал черный провал могилы глубиной почти в два метра, вырубленный в промерзлой земле. Та тень сойдется с этой, и особая, желтоватая земля наших мест залечит нанесенную белизне рану, а еще один снегопад подравняет и сгладит края свежевырытой могилы Джоан.

Я сделала глубокий вдох и прислушалась к знакомому, радостному биению сердца.

Я есть, я есть, я есть.

Врачи проводили свой еженедельный консилиум – старые дела, новые дела, приемы, выписки и собеседования. Бездумно листая потрепанный номер «Нэшнл джиографик» в библиотеке клиники, я ждала своей очереди.

Больные в сопровождении сестер обходили плотно заставленные книгами полки и тихонько переговаривались с библиотекаршей, которая сама лечилась в клинике. Глядя на нее – близорукую, безликую, серую, как старая дева, – я думала, как она могла знать, что поправилась и, в отличие от посетителей, находится в добром здравии.

– Ничего не бойтесь, – напутствовала меня доктор Нолан. – Там буду я и остальные врачи, которых вы знаете, несколько приглашенных специалистов и доктор Вайнинг, главный врач. Вам зададут несколько вопросов, а потом вы будете свободны.

Но, несмотря на ободряющие слова доктора Нолан, я была напугана до смерти. Я надеялась, что перед выпиской буду преисполнена уверенности в будущем, – в конце концов, меня ведь «проанализировали». Но вместо этого видела сплошные вопросительные знаки.

Я то и дело бросала нетерпеливые взгляды на закрытую дверь комнаты, где собрался консилиум. Стрелки у меня на чулках были туго натянуты, черные туфли хоть и потрескались, но начищены до блеска, красный шерстяной костюм – яркий, как и мои планы. Что-то старое, что-то новое…

Но замуж я не собиралась. Мне казалось, нужно было пройти какой-то ритуал, чтобы заново родиться, – чтобы тебя подлатали, очистили и заново выпустили в жизнь. Я как раз пыталась придумать подходящий обряд, когда откуда-то появилась доктор Нолан и тронула меня за плечо.

– Все хорошо, Эстер.

Я встала и пошла за ней к открытой двери.

Задержавшись на пороге, чтобы выровнять дыхание, я увидела седовласого врача, в первый день рассказавшего мне о реках и отцах-пилигримах, и изрытое угрями, мертвенно-бледное лицо мисс Хьюи, и глаза, показавшиеся мне знакомыми, среди прочих, скрытых под белыми масками.

Все глаза и все лица дружно повернулись ко мне, и, цепляясь за них, словно за волшебную нить, я вошла в комнату.