Под стеклянным колпаком

Бадди был поразительно привязан к своей матери. Он всегда повторял то, что она говорила об отношениях между мужчиной и женщиной, и я знала, что миссис Уиллард буквально помешана на невинности как у мужчин, так и у женщин. Когда я впервые пришла к ним в дом на ужин, она смерила меня странным, пронизывающим и испытывающим взглядом, и я догадалась, что она пыталась определить, девственница я или нет.

Как я и думала, Бадди сильно смутился.

– Мама спрашивала меня о Глэдис, – признался он.

– Ну, и что ты сказал?

– Я сказал, что Глэдис не замужем, она белая и ей двадцать один год.

Я знала, что обо мне Бадди никогда бы не стал так грубо разговаривать с матерью. Он всегда повторял ее изречения «Мужчине нужна жена, а женщине – твердая уверенность» и «Мужчина – устремленная в будущее стрела, а женщина – то место, откуда стрела туда устремляется», пока меня не начинало воротить от ее афоризмов.

Всякий раз, когда я пыталась спорить, Бадди отвечал, что его мама до сих пор довольствуется его папой и как это прекрасно в их возрасте. И это, очевидно, означало, что она не понаслышке знала, что к чему.

Так вот, как только я решила расстаться с Бадди Уиллардом раз и навсегда (не потому, что он спал с той официанткой, а оттого, что у него не хватило смелости честно всем в этом признаться и смириться с тем, что это часть его характера), в коридоре зазвонил телефон, и кто-то доверительно протянул нараспев:

– Эстер, это тебя, кто-то из Бостона.

Я сразу почувствовала, что что-то случилось, потому что единственным моим знакомым в Бостоне был Бадди, а он никогда бы не стал звонить мне по междугородному, потому что это стоило гораздо дороже, чем отправить письмо. Как-то раз, когда ему захотелось что-то очень срочно мне передать, он обошел всех сокурсников на факультете, спрашивая, не поедет ли кто-нибудь в мой колледж на выходные. Разумеется, нашелся тот, кто поедет, и он вручил ему записку для меня, которую я получила в тот же день. Ему даже не пришлось тратиться на почтовую марку.

На проводе действительно оказался Бадди. Он сообщил, что, как показала ежегодная флюорография, он заразился туберкулезом и его отправляют по специальной программе для студентов-туберкулезников в санаторий в горах Адирондак. Потом добавил, что я не писала ему с того самого уик-энда и он надеется, что между нами ничего такого не произошло. Потом попросил меня, чтобы я писала ему минимум раз в неделю, и спросил, смогу ли я навестить его в санатории во время рождественских каникул.

Я никогда не слышала, чтобы Бадди говорил таким расстроенным голосом. Он очень гордился своим отменным здоровьем и все время твердил мне, что у сильного насморка и заложенности носа – чисто психосоматические причины. Мне казалось, что для врача это довольно странный подход и что ему, наверное, лучше бы учиться на психиатра, но, конечно же, вслух это заявить я не решалась.

Я сказала, как мне жаль, что у него туберкулез, и пообещала писать, но, когда повесила трубку, мне было нисколечко не жаль. Я ощутила лишь огромное облегчение.

Мне подумалось, что туберкулез – это, наверное, всего лишь наказание за двойную жизнь, которой жил Бадди, и презрение, с каким он относился к людям. Потом я подумала, как же удачно все складывается: мне не придется объявлять в колледже о своем разрыве с Бадди и заново начинать всю эту тягомотину со «знакомствами вслепую».

Я просто сказала всем, что у Бадди туберкулез и что мы практически обручены. И когда я субботними вечерами оставалась в общежитии, чтобы позаниматься, ко мне относились очень внимательно, потому что считали меня храброй, пытающейся с головой погрузиться в учебу, чтобы заглушить душевную боль.

Глава седьмая

Конечно же, Константин оказался довольно низкорослым, но по-своему симпатичным, со светло-каштановыми волосами, темно-голубыми глазами и живым, несколько дерзким выражением лица. Он мог практически сойти за американца со своим загаром и белоснежными зубами, однако я сразу определила, что он не мой соотечественник. Он обладал тем, что напрочь отсутствовало у всех моих знакомых американцев – интуицией.

С самого начала Константин догадался, что я отнюдь не являюсь протеже миссис Уиллард. Я то приподнимала бровь, то издавала сухой смешок, и очень скоро мы в открытую перемывали ей косточки. И тут я подумала: «Константину все равно, что я слишком высокая, не знаю языков и не была в Европе. Он плюнет на все это и увидит, какова я на самом деле».

Константин вез меня в ООН в своем старом зеленом кабриолете с опущенным верхом и потрескавшимися, но удобными коричневыми кожаными сиденьями. Он рассказал мне, что загар у него оттого, что он играет в теннис, и, когда мы сидели рядом, пролетая по залитым солнцем улицам, взял меня за руку и легонько сжал ее, и я почувствовала себя счастливее, чем даже тогда, в девять лет, когда летом, незадолго до смерти отца, бегала по горячему белому песку пляжа.