В самом деле, без крана и машины было бы не обойтись. И без железнодорожной платформы до Свердловска. Потому что «якорек»-то — ого-го!..
Посмеялись, повздыхали, на том и кончилось.
…День 14 июля был жарким и утомительным. С утра — подготовка к «нептуновой» спартакиаде. Потом — футбольный матч между «даманцами» и «Каравеллой». Наши пацаны выиграли у рослых москвичей со счетом 3:0. Каким образом, до сих пор не понимаю. Никогда наш отряд раньше футболом не увлекался. Видимо, помогли энтузиазм и взаимовыручка. Утомленный дневными хлопотами и матчем, народ улегся спать сразу после отбоя. Даже старшие не пошли на танцы. За окнами сильно потемнело, стал накрапывать пахнувший водорослями дождик.
Я позвал в свою каютку взрослых командиров других отрядов. (Не всегда же мы спорили и выясняли отношения, были и хорошие времена.) Из рундучка я достал бутылку красного сухого вина. Предложил выпить в память о Паустовском.
— Сегодня годовщина…
Выпили, не звякнув кружками.
Я рассказал, как год назад был на похоронах Константина Георгиевича и стоял в почетном карауле. Потом решил прочитать несколько абзацев из того, что Паустовский писал о Прибалтике.
В той книжке, которую я возил с собой, о Риге почти ничего не нашлось. Я прочитал строчки из очерка «Ветер скорости» — описание осеннего побережья Рижского залива;
«Мгла… наплывает с Рижского залива. До него — несколько шагов. Он пустынен, тих. На песчаном дне видна рябь, похожая на рыбью чешую.
Низкие берега исчезают в тумане. Ветра нет. Но все же изредка откуда-то потянет солоноватым запахом открытого моря…
Пески перемыты прибоем…»
Что касается Риги, то было лишь упоминание о переполненных гостиницах. Константин Георгиевич предпочел тогда жить в пустынной даче на побережье. Видимо, Рига в тот приезд не привлекла его. Если это так, то я его понимал. Мне этот город тоже не очень нравился. Я полюбил Даугаву, портовые районы, теплоходы и парусники у причалов, з
Гораздо больше я любил другую прибалтийскую столицу — Вильнюс, хотя он и далеко от моря. Это город, где прошло детство моего отца. Город, который был очень близок и Константину Георгиевичу. Здесь, в библиотеке Литовской академии наук, я познакомился с судебным делом лейтенанта Шмидта — удивительно чистого и мужественного человека, о котором не раз писал в своих книгах Паустовский… Но сейчас, на плавбазе у причала Даугавы, в гостях у рижан, разговор о Вильнюсе был бы не к месту. И я, чтобы объяснить свою привязанность к морю (и привязанность ребят из «Каравеллы») прочитал на память тот самый абзац про «моря, туманные и золотые от вечернего штиля». И закончил словами о куске окаменелой ржавчины, отбитой от старого якоря.
«Господа капитаны и командоры» понимающе молчали, хотя я чувствовал, что для них писатель Паустовский все же не то, что для меня.
Потом выпили мы еще. Женя Волков ловко выбросил пустую бутылку в открытый иллюминатор. Тяжелая, она не поплыла, а, нырнув, засосала в себя воду с сочным бульканьем и потонула. На палубе раздалось сдержанное хихиканье. Это закутанные в клеенку рябята-вахтенные в момент разобрались, чем занимаются в каюте их наставники.
Дождь шептал все громче. И все заметнее пахло водорослями, а еще железом ближних судов, морским ветерком и мокрой палубой.
Я сказал командиру «Экватора».
— Слушай, Стас, неподалеку торчит у берега катерный тральщик «Комаров». Его кажется, хотят пустить на металл. На корме у него небольшой якорь, стоп-анкер. Будет ли считаться криминалом, если мои детки, в рамках операции «Лебяжий пух», уволокут эту корабельную принадлежность к себе и объявят собственностью «Каравеллы»?
Слегка размякший капитан Баранов отозвался с готовностью:
— О чем разговор! Завтра скажу мужикам на «Комарове», пусть подарят якорь уральцам!
Это лишало операцию «Лебяжий пух» (другое название — «Ржавый энкурс») большой доли романтики и авантюризма, но облегчало задачу.
Назавтра я увидел с палубы, как десяток наших мальчишек несут якорь по дамбе. Они шагали в ногу и слаженно пели:
хотя полагалось — не «якоря», а «паруса».
Форменные якорьки ребячьих рубашек золотыми вспышками отражались в темной стеклянной воде. Эти вспышки застревали среди желтых кувшинок. На сгнивших торцах балок по краям дамбы росла густая трава. Из нее прыгали в воду блестящие лягушата. (Одного из них я вскоре сделал героем повести «Баркентина с именем звезды».)
Операция «Лебяжий пух» закончилась.
Но приключения с якорем продолжались.