Перечислить только места работы (профессиями это назвать трудно): служба клерком в компании «Атлас Портленд», производящей цемент, попытка учиться на вечерних педагогических курсах, странствия по Западному побережью (пасет скот, собирает лимоны), потом снова клерк в отделе писем Министерства обороны, репортер-стажер, мойщик посуды, билетер, разносчик газет, кондуктор, мусорщик, коридорный, бармен, библиотекарь, страховой агент, книготорговец, каталогизатор в универмаге, руководитель курьерской службы в нью-йоркской телеграфной компании «Вестерн юнион»…
В т. н. личной жизни дела складываются, пожалуй, еще унизительнее. Приобретенная в шестнадцать лет гонорея оказывается далеко не самым безобразным. «Брак – это сплошное разочарование; точнее не скажешь». «Трех дней супружества более чем достаточно, чтобы у мужа раскрылись глаза». Хотя одна из его муз – Джун – такая вруша, что раскрывать глаза на ее прошлое и настоящее можно бесконечно. Однако почти патологическая лживость помогает ей раскалывать на выпивку и закуску доверчивых мужчин, от которых кое-что перепадает и будущему нонконформисту.
Мир чаще всего отвергают те, кто был еще прежде того отвергнут миром. «Сказать по правде, ситуация в Америке вызывает у меня с каждым днем все большее отвращение и отчаяние. Очень может быть, я не знаю жизни, живу в своем тесном мирке, ведь я всего-навсего портной, но из того, что я вижу, у меня складывается определенное впечатление о людях, которые меня окружают, и должен со всей ответственностью сказать, что люди эти вызывают у меня лютую ненависть… Сегодня отсутствует материал, из которого делаются настоящие люди».
Подобно многим маргиналам, которым не удается обустроиться в нормальной жизни, Генри Миллер более всего ее и ненавидел, этот до омерзения зеленый виноград, и, чтобы отомстить тем, кто в эту жизнь благополучно вписан, он готов был порой поддержать и самого дьявола. «Американские демократические институты, – пишет Ливергант, – вызывают у писателя такую ненависть, что он не видит существенной разницы «между человеком, который идет в ногу с диктатором, и человеком, идущим в ногу с демократическим большинством». Из чего можно сделать вывод, что самому Миллеру скорее по пути с первым, чем со вторым». «Мы забываем, – писал Миллер, – что побежденные всегда берут верх над победителями. Лучший способ победить Гитлера – это добровольно ему сдаться». Если и в этой эскападе Миллеру более всего хотелось бросить вызов обыденному здравому смыслу, то в ней куда меньше обаяния, чем в миллеровском бунте против литературных приличий.
Взрыв вообще почти невозможно тиражировать – «громада-любовь, громада-ненависть», повторяясь, становятся едва ли не комическими. «Черновик второго варианта романа (а если считать, что «Тропик Козерога» – это переписанный «Взбесившийся фаллос», – то уже третьего) закончен лишь летом 1938 года, посвящен Джун и получает высокую оценку – пока, правда, только самого автора: «Получилось в тысячу раз лучше, чем пишет Джойс или святой Августин».
От двух предыдущих книг «Тропик Козерога» отличается мало. Та же автобиографичность. Та же «межжанровость». То же повествование от первого лица. Те же взятые из жизни действующие лица, за которыми стоят конкретные, узнаваемые прототипы. Та же игра на контрастах, те же парадоксы, скажем: «Я достиг нормальности. Что само по себе ненормальное состояние». Или: «Стоит привести в порядок мысли – и ты готов, свихнулся». Те же стилистические «взлеты и падения». У Миллера ведь от великого до смешного – один шаг. Те же причудливые сюрреалистические метафоры. Запретный плод в «Тропике Козерога» столь же несладок, как в «Тропике Рака» и «Черной весне». По части же обилия, откровенности и неаппетитности сексуальных сцен Миллер на этот раз, кажется, перещеголял самого себя».
Прошу прощения за длинную цитату, но автор здесь и далее выражается так точно и емко, что пересказом можно только испортить. Книга Ливерганта сняла с моей души бремя вины за то, что после «Тропика Рака» я уже не смог осилить ни один роман Генри Миллера: мне казалось, это тех же щей, да пожиже влей. А если даже и погуще, то и сгущение, если оно предсказуемо эксплуатирует один и тот же прием, все равно ощущается как разжижение.