Читаем Под щитом красоты полностью

И женственны, ибо только женщинам удается совмещать в себе доверчивость и проницательность, практичность и романтичность, наивность и мудрость, – наш брат проще: у нас кто умный, так он всегда умный, даже когда и не надо, а уж если дурак, то тем более всегда дурак.

Роман Марка Берколайко «Гомер» (Воронеж, 2011) – проза мужская, отнюдь не наивная и все-таки романтичная. Он знает современную жизнь далеко не с парадной стороны. «Городу необходим мусороперерабатывающий комбинат, и мы его построим!» – Берколайко не боится столь прозаической завязки. «И вот стало известно, что через двадцать четыре дня будет подписан полный комплект договоров с выигравшим тендер инвестором, а к генеральному подрядчику хлынет первый миллиард, бюджетная составляющая объема финансирования». Надо сказать, лично меня такая завязка не только не отпугивает, но, наоборот, завлекает: нашей литературе ужасно не хватает производственного романа, в котором бы со знанием дела было изображено то, о чем мы только слышим, – сегодня это была бы смесь Драйзера или Хейли с Марио Пьюзо. А Берколайко пишет про великую любовь, выживающую и среди нынешней разнузданности, и среди советской зажатости, – и наша жизнь не мельчает, но, наоборот, укрупняется благодаря сквозному использованию гомеровских образов: Гектор, Приам…

Любовь в представлении мужчины-романтика почти всегда дается неизвестно за что (хотя по внутреннему ощущению – за нашу внутреннюю красоту) и отнимается неизвестно почему (по внутреннему ощущению – из-за несовместимости с нашим практичным миром), но всегда побеждает – на конкурсе красоты. Именно в соответствии с этим законом главному герою, Гошке Меркушеву, всю жизнь носившему школьное прозвище «Гомер», безраздельно преданы изумительные женщины.

Меркушев – Гомер, разделяющий людей на «троянцев» и «ахейцев», мстит за подлое убийство своего друга Гектора по-современному расчетливо и аналитически выверенно, однако ценой собственной жизни и тоже в полном соответствии с античными представлениями о Роке и справедливости: никакая ахейская мразь не смеет убивать троянца иначе как в честном бою, или в моей жизни все было напрасно.

Главного героя не отпевают, зато его кончина сопровождается почти что античным Хором: «Samson!» – позвал Голос откуда-то сверху… или от края земли Ханаанской? «Je t’aime!» («Я люблю тебя!») – последнее, что он услышал, и этим «зацепился за бессмертие».

Немного театрально, быть может (недаром автор, начинавший как драматург, поместил в одну книгу с романом две отлично написанные одноактные пьесы), но где, как не на Сцене, есть еще место вечной мужественности? Для романтика весь мир – Театр…

Гошка Меркушев говорит о себе и своих друзьях-троянцах с горькой иронией: «Мы не потерянное, мы – притыренное поколение», – но и сам же, своей жизнью и смертью, это опровергает. В глазах романтика красивая смерть искупает все.

Литература и сегодня служит своему вечному предназначению – не столько отражать реальность, сколько защищать нас от унижения реальностью. Но тонкие вина, духи, золотые запонки и тому подобные пошлости – подделки красоты – в этой борьбе способны защитить разве что совсем уж сирых и убогих.

<p>Последний солдат империи</p>

Биография поэта, филолога и общественного деятеля Томаса Венцлова (не знаю, склоняется ли эта литовская фамилия) открылась мне лишь из увесистого тома «Пограничье» (СПб., 2015) его публицистики многих лет. Сын известного советско-литовского писателя, обретший в гэбистском досье не лишенную остроумия кличку Декадент, он мог бы сесть не просто за правозащитную деятельность, но еще и за национализм, в старые недобрые времена именовавшийся буржуазным, поскольку национальная независимость, по марксистско-ленинской теории, требовалась только буржуям, борющимся за рынки. Макс Вебер называл национализмом стремление совместить границы государства с границами расселения этноса, однако этот гражданский национализм не мог бы существовать без национализма романтического, приписывающего нации немыслимые совершенства, да еще и объявляющего жалким и ничтожным существование человека, лишенного национального дома.

Перейти на страницу:

Все книги серии Филологический нон-фикшн

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология