Под местным наркозом

— Одним словом, доктор, он оккупировал виллу за «Серым парком» и собрал всю семью — тетю Матильду, Зиглинду и меня — у себя в кабинете, который до сих пор был заперт на ключ и неизменно фигурировал под названием «спартанская обитель отца»: походная кровать, полки с книгами, рулоны топографических карт. На столешнице, поставленной на козлы, лежала штабная карта излучины Вислы — войска перед прорывом у Барановичей. Напротив окон была во всю стену распластана карта, а на ней флажками отмечена линия фронта в районе «Курляндского котла», когда командование принял Крингс.

Мой зубной врач сразу понял, что к чему.

— Да, октябрь сорок четвертого. Юго-восточнее Преекульна. Там стояла моя часть…

— Ни пылинки. Тетя Матильда перед возвращением брата натерла полы и проветрила помещение. За спиной Кригса Курляндия, на козлах, отделяющих его от нас, — центральный участок фронта; он дает нам понять, что ему не до родственных чувств, где уж тут. Его сестра, впрочем, выразила удовлетворение видом генерала, он отнюдь не кажется дряхлым, наоборот, держится молодцом. «Я рада, Фердинанд, что эти долгие тяжкие годы тебя не изменили», но Крингс ее оборвал: «Меня не было. Теперь я опять здесь». Линда ничего не сказала, сидела молча. Я осмелился спросить, не угнетает ли человека, особенно военнопленного, безлюдье русских просторов. Сначала я подумал, что вообще не получу ответа. Крингс, раздвинув циркуль, мерил излучину Вислы, затем, показывая на Барановичи, изрек: «…Этого ни в коем случае не должно было случиться!» И потом поднял глаза: «Сенека сказал: все блага жизни принадлежат другим, лишь время — наша собственность. Я приказал себе мысленно оживить и впрямь однообразные равнинные просторы юго-восточнее Москвы — наступательными действиями». С тем же успехом он мог сказать: «Безлюдие нам нипочем», ведь сказал же он «Арктика нам нипочем».

Зубной врач, стоя рядом с навесным столиком для инструментов, перебирал четыре наполненных шприца.

Его реплика: «Как вы знаете, при Клавдии Сенеку сослали на Корсику, только мать Нерона Агриппина вернула его из изгнания, продолжавшегося восемь лет», напомнила мне, что учение стоиков, можно сказать, созрело в тюрьмах и приобрело последователей благодаря им же. (Кстати, моего дантиста тоже освободили из плена только в середине сорок девятого.) Я ждал в роскошном риттеровском зубоврачебном кресле короткого неприятного укольчика и боялся, что местная анестезия увлечет дантиста на стезю Крингса, он займется вариациями на тему: «Боль нам нипочем…», но врач не стал упорствовать и похвалил меня в присутствии помощницы:

— Вы относитесь к тем немногим пациентам, которые упорно интересуются причиной и направлением болей! Зубной нерв соединен с нервусом мандибулярисом в подбородочной области, собственно, с третьим ответвлением лицевого нерва, который в конце концов ведет к коре головного мозга, откуда боль иногда отдает даже в затылок…

Пустой телеэкран слегка поблескивал. Кого мне вообразить на нем: брачного афериста? Или коллегу Зайферт, выуживающую из материнского фибрового сундука старые письма? А может, страдающую бессонницей певицу Арантил?.. Или же поездку вчетвером на том же «боргварде» в Нормандию?..

— Видите ли, доктор, если до прибытия генерала наши отпускные планы были неопределенны: я мечтал об Ирландии, Линда говорила: «Я вообще никуда не поеду», то как только Крингс занял свою «спартанскую обитель» и разостлал поверх карты центрального участка фронта новую карту, где были обозначены места высадки союзников, он сразу же дал нам точные указания: «Обождем, пока я получу паспорт, и немедленно в дорогу, хочу взглянуть на плацдарм между Арроманшем и Кабуром, он оказался не по зубам этому Шпейделю, который уже опять пошел в гору». Как только Крингс получил новенький паспорт, мы отправились в путь. Французы не чинили нам препятствий, ведь во время кампании во Франции Крингс особой роли не играл.

— Во всяком случае, мы переехали границу без приключений, Линда крутила баранку. И спустя полтора дня достигли цели. При том темпе, который задал Крингс, у меня не оставалось времени удовлетворить свой интерес к памятникам старины. И все же, так как я сидел рядом с Линдой, я время от времени рассказывал своим спутникам кое о каких соборах и о множестве французских замков, а позже — об особенностях норманнской архитектуры, мои истории не вызывали возражений со стороны Крингса (равно как и тети Матильды). Но Линда вдруг возмутилась. Она знала о моей неодолимой потребности толкать речи и все объяснять: «Прекрати наконец свои дурацкие лекции по эстетическому воспитанию».