Под местным наркозом

Тем временем мой зубной врач утряс наконец по телефону час приема. Телефильм «Пемза» с восторгом живописал пейзажи предгорий Эйфеля; я и генерал-фельдмаршал на велосипеде наслаждались встречей с Корельсбергом. Когда Линда вышла из машины, аппарат зубного врача сточил еще один слой с моего нижнего шестого зуба. Линда открыла багажник. Отодвинула запаску. Повернулась лицом к велосипедисту, фигура которого надвигалась на нас. Час истории пробил. Гегелевский «мировой дух» скакал по полям, под которыми покоились залежи пемзы, ждущие, когда их наконец начнут добывать.

— Хватит, доктор, миленький, хватит!

Велосипедист затормозил. Линда застыла на месте. Ее отец грузно слез с велосипеда, сохранив два шага дистанции между собой и ею. (Ветер, мелькание кадров на телеэкране, пауза и перескок назад, в зубоврачебный кабинет, а оттуда к моему 12 «А», ибо еще совсем недавно мы беседовали о прототипе бывшего солдата: «Неизгладимый отпечаток на мое поколение наложил борхертовский Бекман»[20]. «Каково ваше отношение к Бекману, Шербаум? Говорит ли вам что-то этот образ сегодня?..»)

И этот бывший солдат носит очки. Вот он стоит в сером костюме, который ему тесен, без шляпы, в грубых башмаках со шнурками. Велосипедные зажимы для брюк он, наверно, одолжил в Андернахе. Бросается в глаза новый, чересчур элегантный галстук. К багажнику велосипеда размочаленной веревкой привязан картонный чемодан. Твердое лицо Крингса ровным счетом ничего не выражает.

Линда. Мы можем уложить велосипед в багажник машины. Я — ваша дочь Зиглинда.

Крингс. Как мило, что меня встречают.

Линда. Мы, очевидно, разминулись в Андернахе. Сначала я поехала в…

Крингс. Я не хотел явиться без галстука, я был…

Подбородком указывает на свой галстук.

Линда. Красивый.

Она не улыбается.

Крингс. Сестра писала мне, что у тебя длинные волосы и что ты заплетаешь их в косу.

Линда. Я постриглась перед помолвкой. Давайте я вам…

Крингс. Пожалуйста.

Без суеты, деловито Линда пытается уместить велосипед и чемодан в багажник. Крышка багажника не закрывается. Крингс смотрит на Корельсберг. Что-то его забавляет; видимо, тот факт, что гора стоит на том же месте. В это время зритель может поразмыслить о содержимом чемодана: не возбраняется также подумать о зияющем багажнике, об его откинутой крышке, которую Линда пытается с помощью размочаленной веревки прикрепить к заднему бамперу. (Между прочим, когда я познакомился с Линдой, у нее была прическа a la Моцарт. По моей просьбе она остригла косу.)

Линда. Несколько километров проехать можно, он не вывалится… Многое за это время изменилось, вы увидите…

Крингс. Картофельная ботва по-прежнему покрыта цементной пылью.

Линда. И это скоро, наверно, изменится.

Крингс. Твой жених… Он, кажется, служил у «Диккерхоффа»?.. Хочет, чтобы завод работал без пыли.

Линда. Сначала его надо перестроить, цемент будет производиться сухим способом, а потом…

Крингс. Сначала нам надо доехать. Посмотрим все на месте. Не так ли?.. Моей дочери положено говорить со мной на «ты». Разве это трудно?

Линда. Я сама хотела попробовать.

Крингс. Так давай.

Линда. Хорошо, отец.

Они садятся в машину.

Нельзя ли переместить всю эту сцену в «Серый парк», но уже без велосипеда, пейзажа и машины?

— Как вы считаете, доктор? Крингс появляется с чемоданом… Может быть, он ведет велосипед… Натыкается на Линду под ветвями буков, поникших от тяжести цементной пыли. Без запинки он выпаливает: «Как мило, что меня никто не встретил». На это Линда отвечает: «Я была в Кобленце. Там собралась толпа. Могли возникнуть беспорядки».

Крингс. Полиция этого странного государства попросила меня сойти с поезда в Андернахе.

Линда. Я была рада, что поезд пришел без вас, кое-кто…

Крингс. Сестра писала мне, что у тебя длинные волосы и что ты заплетаешь их в косу…

Зубной врач был против «Серого парка», ведь на самом деле Линда подхватила его по дороге.

Итак, они едут по направлению к Плайдту. Камера следует за ними только до тех пор, пока они не исчезают, и на экране крупным планом видны лишь Корельсберг и заводы Крингса с обеими трубами, из которых валит дым, на фоне предгорий Эйфеля.

— Дело сделано, мой дорогой. Теперь нам нужны лишь формы из фольги для проверки. Потом мы наполним их «руварексом» и таким образом получим точные копии ваших зубов.

Я попытался ощутить радость. Крингс прибыл. Боли я не чувствовал. Полоскать было почти приятно. За окнами, я знал, тянулся Гогенцоллерндамм от Розенэка до Бундесаллее. И рядовая реплика моего ученика Шербаума: «Почему вы вообще стали преподавателем?», а также слова подыгравшей ему Веро Леванд: «Откуда ему знать?» — не побудили меня ответить как-нибудь невпопад.

А потом зуб за зубом был изолирован тканью, пропитанной жидким «тектором». Надевая на все четыре обточенных зуба временные металлические коронки, дабы предохранить их от внешних воздействий, зубной врач говорил:

— Сперва вам будет не по себе, особенно когда отойдет заморозка и язык наткнется на металлическое инородное тело.