Под куполом

У Линды пересохло во рту, язык пристал к небу. С переднего пассажирского сидения там вылезал Тибодо, и если он сейчас посмотрит в эту сторону…

«Если он увидит нас, я его перееду», — подумала она. Эта мысль её каким-то странным образом успокоила.

Тибодо открыл задние двери «Хаммера». Оттуда вылез Питер Рендольф.

— Тот мужчина ковыряется у себя в жопе, — сообщила всей компании Алиса Эпплтон. — Моя мама говорит, это значит, что он собирается сходить в кино.

Терстон Маршалл взорвался хохотом, и Линда, которая честно считала, что в ней больше не осталось ни капли смеха, присоединилась к нему. Вскоре смеялись уже все, даже Эйден, который не очень-то себе представлял, что их так рассмешило. Как и Линда, между прочим.

Рендольф пешком отправился вниз по холму, все ещё теребя себя за зад форменных штанов. Ничего особенно забавного в этом не было, но при этом это становилось ещё более смешным.

Не желая отставать от остальных, залаяла Одри.

6

Где-то лаяла собака.

Большой Джим услышал, но не пожелал обернуться на этот звук. Созерцание того, как Питер Рендольф широкими шагами спускается по холму, подарило ему ощущение полноты жизни.

— Только посмотрите, как он выковыривает штаны у себя из сраки, — произнёс Картер. — Мой отец говорил, это значит, что человек собирается сходить в кино.

— Единственное место, куда он собирается сходить, это РНГХ, — заметил Большой Джим, — а если он настолько туп, что решит атаковать в лоб, это место будет последним, куда он сходит. Поехали к горсовету, посмотрим там по телевизору этот карнавал. Когда совсем надоест, я хочу, чтобы ты нашёл того хиппи-доктора и сказал ему, что, если он попробует куда-то ушиться, мы его догоним и упечём в тюрьму.

— Да, сэр, — это было для него совсем лёгкая задача. Можно будет попробовать вновь наехать на экс-полицейскую Эверетт и на этот раз уже содрать с неё штаны.

Большой Джим нажал на газ, и большой «Хаммер» медленно поехал вниз по холму, сигналя тем людям, которые недостаточно быстро убирались с его пути.

Когда он заворачивал на подъездную аллею городского совета, минивен «Одиссей», уже проехав перекрёсток, взял курс прочь из города. На Верхней Гайленд-стрит пешеходов не было, и Линда резко увеличила скорость. Терси Маршалл начал напевать «Колеса на автобусе»[442], а вскоре вместе с ним пели уже все дети.

Наконец и Линда, которая ощущала, как с каждой отмеченной спидометром десятой частью мили её покидает очередной клочок страха, тоже начала подпевать.

7

День свиданий настал в Честер Милле, и большие ожидания наполняют люд, который нетерпеливо двигается по шоссе 119 к ферме Динсмора, где всего каких-то пять дней тому назад так неудачно закончилась устроенная Джо Макклечи демонстрация. Несмотря на воспоминания об этом, люди преисполнены надежды (если не чистым счастьем), несмотря на жару и смрад в воздухе. Горизонт вне Купола теперь виднеется, словно сквозь туман, а небо выше деревьев выглядит потемневшим, благодаря налипшим там твёрдым частичкам. Лучше всего смотреть прямо вверх, хотя и там неправильный цвет; голубизна набралась желтизны, будто небо, словно старческий глаз, затянуло плёнкой катаракты.

— Так выглядело небо в семидесятые над бумажными фабриками, когда все они ещё работали полным ходом, — говорит Генриетта Клевард — та, что с не совсем сломанной сракой. Она предлагает Петре Ширлз, которая идёт рядом с ней, глотнуть имбирного эля из своей бутылки.

— Нет, благодарю, — отказывается Петра. — У меня есть вода.

— Приправленная водкой? — интересуется Генриетта. — Потому что в моей бутылке так, дорогуша. Пополам, если точнее. Я называю эту смесь «Канадская сухая ракета».

Петра берет у неё бутылку и делает хороший глоток.

— Э-ге-гей! — выдыхает она.

Генриетта деловито кивает.

— Эй, мэм, голову эта штука не обманывает, но день в глазах делается более ярким.

Многие из богомольцев несут самодельные плакаты, которые они собираются показать своим визитёрам из внешнего мира (и телеоператорам, конечно), словно приглашённая публика какого-то утреннего телешоу в прямом эфире. Но плакаты на утренних телешоу всегда монотонно бодрые. А большинство здешних — наоборот. На некоторых, которые остались с той воскресной демонстрации, можно прочитать: «БОРИСЬ С СИСТЕМОЙ» и «ПОЗОР! ВЫПУСТИТЕ НАС НА СВОБОДУ!» Но есть и новые: «ЭКСПЕРИМЕНТ ПРАВИТЕЛЬСТВА? ЗАЧЕМ???», «НЕТ ТАЙНЫМ ОПЕРАЦИЯМ» и «МЫ ЛЮДИ, А НЕ МОРСКИЕ СВИНКИ». У Джонни Карвера написано: «ЧТО БЫ ВЫ НЕ ДЕЛАЛИ СЕЙЧАС С НАМИ, ПРЕКРАТИТЕ ЭТО ВО ИМЯ БОГА! ПОКА НЕ ПОЗДНО!» А у Фриды Моррисон плакат спрашивает, неграмотно, однако страстно: «ЗА ЧЕИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ МЫ ГИБНЕМ?» Только Брюс Ярдли несёт полностью положительного сорта лозунг. Прицепленный к семифутовой палке, обрамлённый рюшами из голубой бумаги его плакат (возле Купола он будет возвышаться выше всех) извещает: «ПРИВЕТ, МАМА & ПАПА В КЛИВЛЕНДЕ! ЛЮБЛЮ ВАС ОЧЕНЬ, МОИ ДОРОГИЕ!»