Под куполом

— Да нет, на этот раз ты не выиграешь, — сказал он, но вынужден был опустить стакан, чтобы вновь утереться покрывалом. — Не всегда же тебе побеждать, не сейчас.

Он поднял стакан ко рту. Сладкое розовое забвение плескалось в ней. Однако он вновь поставил стакан на столик при кровати.

Снова им правило трусливое начало. Божье проклятье это трусливое начало.

— Господи, пошли мне знак, — прошептал он. — Пошли мне знак, что выпить это — это правильный поступок. Если не по другой причине, то хотя бы только потому, что это единственный способ выбраться из этого города.

За стеной, поднимая сноп искр, завалилась крыша «Демократа». Над ним кто-то — голос как будто Ромео Бэрпи — завопил:

— Готовься, ребята, будьте, к чёрту, наготове!

«Готовься» — это, конечно, был тот знак. Энди Сендерс вновь поднял смертельный стакан, и на этот раз трусливое начало не задержало его руки. Трусливое начало, похоже, сдалось.

В его кармане мобильный телефон проиграл первые фразы песни «Ты хорошая»[335], этот сентиментальный кусок дерьма для него выбрала Клоди. Ещё бы мгновение — и он выпил, но тут чей-то голос ему прошептал, что это тоже может быть какой-то знак. Он не смог наверняка разобрать, был ли это голос его трусливого начала, или голос Коггинса, или истинный голос его души. А поскольку не смог, то и ответил на звонок.

— Мистер Сендерс? — говорила женщина, и была она утомлённая, несчастная и напуганная. Энди умел такое определять. — Это Вирджиния Томлинсон, из госпиталя.

— О, да, конечно, Джинни! — где только и взялся тот его сакраментально радушный усердный тон. Чудо.

— У нас здесь кое-какие проблемы, боюсь, неприятные. Не могли ли бы вы приехать?

Тёмный сумбур, который роился в голове Энди, пронзило лучом света. Это наполнило его удивлением и признательностью. Кто-то его спрашивает: «Не могли ли бы вы приехать?» Как это он забыл, какое приятное ощущение от таких просьб? Несомненно, забыл, хотя это было главным, ради чего он и пошёл в выборные. Не ради власти; это была парафия Большого Джима. Только ради того, чтобы протягивать руку помощи. Именно так он когда-то начинал, возможно, так у него получится и закончить.

— Мистер Сендерс, вы слушаете?

— Да. Ждите, Джинни. Я сейчас же буду у вас. — И после паузы: — И не надо никакого мистера Сендерса. Я — Энди. Мы здесь все варимся в одном котле, понимаете?

Он выключил телефон, отнёс стакан в туалет и вылил розовую жидкость в унитаз. Хорошее самочувствие — ощущение лёгкости и удивления — продолжались в нём, пока он не нажал рычаг смыва. И тогда депрессия вновь охватила его, словно старое вонючее пальто. Он кому-то нужен? Это просто смешно. Он же не что иное, как во веки веков тупенький Энди Сендерс, кукла, которая сидит на коленках у Большого Джима. Просто рупор. Болтун. Человек, который ретранслирует жесты и предложения Большого Джима, так словно они исходят от него. Человек, который становится действительно нужным приблизительно каждые два года, когда надо агитировать перед выборами, навевая простецкий фимиам. То, к чему сам Большой Джим или неспособен, или не имеет охоты.

В лепестке ещё остались таблетки. В кулере на первом этаже ещё стояли бутылки «Дасани». Но Энди не думал серьёзно об этих вещах; он дал обещание Джинни Томлинсон, он тот человек, который держит своё слово. Однако самоубийство не отменяется, под закипевшей кастрюлькой лишь приглушён огонь. Ждёт рассмотрения по сути, как говорят в их среде местечковых политиков. Надо убираться отсюда, из этой спальни, которая чуть ли не стала для него камерой смерти.

Спальню заполнял дым.

11

Покойницкая Бови находилась в подвале, и Линда довольно безбоязненно включила свет. Он был нужен Расти для работы.

— Только взгляни на этот кавардак, — показал он рукой на грязный, со следами подошв пол, на жестянки из-под пива и безалкогольных напитков по уголкам и на столах, на открытый мусорный бак в уголке, над которым жужжали мухи. — Если бы это увидел кто-то из Управления похоронных услуг штата или из Департамента здравоохранения, этот бизнес был бы закрыт быстрее, чем в Нью-Йорке с небоскрёба падать.

— Мы не в Нью-Йорке, — напомнила ему Линда.

Она смотрела на стол из нержавеющей стали, который стоял посреди комнаты. Его поверхность была захламлена предметами, которые, наверняка, лучше не называть, а в одной со сточных канавок лежала скомканная обёртка от «Сникерса». — Я думаю, мы теперь даже не в Мэне. Спеши, Эрик, здесь очень смердит.

— Во многих смыслах, — уточнил Расти. Эта грязнота его обижала, да даже больше, она его бесила. Он дал бы в зубы Стюарту Бови за один лишь фантик от батончика на столе, где из тел умерших жителей города спускают кровь.

В противоположном конце комнаты находились шесть стальных контейнеров для трупов. Где-то из-за них Расти слышал ровное гудение холодильного оборудования.

— А здесь пропана вдоволь, — пробурчал он. — Братцы Бови живут в полном шоколаде.