Под куполом

Джинни отступила в сторону, открыв Терстону путь к маленькой уборной при палате. Двери он прикрыл, но всё равно громкие звуки рыганья были хорошо слышны, звуки газующего на холостом ходу двигателя, в котором где-то набилась какая-то грязь.

Джинни ощутила обморочную волну, которая колыхнулась у ней в голове, делая её лёгкой, поднимая её вверх. Волевым усилием она подавила это ощущение. А вновь посмотрев на Твича, увидела, что тот закрывает мобильный.

— Расти не отвечает, — сказал он. — Я оставил ему сообщение. Ещё кому-то? Что относительно Ренни?

— Нет! — Её даже передёрнуло. — Только не ему.

— Моей сестре? Эндрии, я имею в виду?

Джинни только взглянула на него.

Твич встретил и выдержал её взгляд, а уже потом потупил взор.

— Наверно, не следует, — пробурчал он.

Джинни дотронулась до его запястья. Кожа у него была холодной от шока. У неё, наверняка, тоже, подумалось ей.

— Если тебя это утешит, — произнесла она. — Мне кажется, она старается завязать со своей наркозависимостью. Она приходила к Расти, и я почти полностью уверена, что именно с этой проблемой.

Твич сверху вниз провёл ладонями по щекам, на некоторое мгновение, превратив своё лицо в печальную маску из оперы-буфф.

— Это кошмар какой-то.

— Да, — просто согласилась Джинни. И тогда достала свой телефон.

— Кому ты собираешься позвонить? — выжал из себя неуверенную улыбку Твич. — Ловцам призраков?

— Нет. Если Эндрия и Ренни отпадают, кто остаётся?

— Сендерс, но от него пользы, как от собачьего дерьма, да ты и сама это знаешь. Почему бы нам просто не взяться и начать убирать здесь? Терстон прав, и так абсолютно ясно, что здесь произошло.

Терстон вышел из уборной, вытирая рот бумажным полотенцем.

— Потому что существуют правила, молодой человек. И при нынешних обстоятельствах нам следует ими особенно точно руководствоваться. Или, по крайней мере, всячески стараться.

Твич взглянул вверх и высоко на стене увидел подсыхающие остатки мозга Сэмми Буши. То, чем она когда-то думала, теперь походило на ком овсяной каши. Он взорвался плачем.

10

Энди Сендерс сидел в помещении Дейла Барбары на краешке его кровати. В окне виднелись оранжевые отблески огня, который пожирал соседнее здание «Демократа». Над собой он слышал шаги и приглушённые голоса — люди на крыше, понял он.

Поднимаясь сюда по внутренним ступенькам с аптеки, он прихватил с собой коричневый пакет. Теперь он достал из пакета его содержимое: стакан, бутылку воды «Дасани»[333], лепесток с лекарством. Лекарство было таблетками оксиконтина. На лепестке было написано ДЛЯ Э.ГРИННЕЛ. Розовые таблетки, двадцатки. Он вытряхнул себе на ладонь несколько, сосчитал, потом вытряхнул ещё. Двадцать. Четыреста миллиграммов. Этого, наверняка не хватило бы, что бы убить Эндрию, у которой за длительное время развилось привыкание к препарату, но ему, считал он, будет вполне достаточно.

Стена пылала жаром от соседнего пожара. На коже у него выступил пот. Здесь уже, вероятно, было градусов сто[334], если не больше. Он вытер себе лицо покрывалом.

«Не следует терпеть этого дольше. Там, на небесах, прохладный ветерок и все мы будем сидеть вместе за обеденным столом Господа».

Верхней стороной лепестка он начал толочь розовые таблетки в пудру, чтобы наркотик оглушил его сразу. Как молотком бычка на скотобойне. Просто лечь в свою кровать, закрыть глаза, а там и спокойной ночи, милый фармацевт, пусть хор ангелов поёт тебе заупокойную.

— Я… и Клоди… и Доди. Вместе навечно.

— Не думаю, чтобы так произошло, брат.

Это был голос Коггинса, Коггинса в его наиболее суровой решительности. Энди прекратил толочь таблетки.

— Самоубийцы не ужинают со своими любимыми, друг мой; они направляются в ад и едят раскалённый жар, который пожизненно пылает в их желудках. Произнесём аллилуйя? Произнесём аминь?

— Хуйня, — прошептал Энди и принялся дальше давить таблетки. — Ты со своим рылом по уши был вместе со всеми нами в том корыте. Почему мне нужно тебе верить?

— Потому что я правду говорю. Именно сейчас твои жена и дочь смотрят на тебя, умоляя, чтобы ты этого не делал. Разве ты их не слышишь?

— Отнюдь, — ответил Энди. — И это не ты говоришь со мной. Это лишь трусливая часть меня самого. Она руководила мной всю моя жизнь. Из-за неё и Большой Джим меня опутал. Так я и в этот его метовый бизнес влез. Мне не нужны были деньги, я даже не осмысливал такого количества денег, я просто не знал, как сказать нет. Но я могу это сказать сейчас. Освободиться. У меня не осталось больше ничего, ради чего следует жить, и я ухожу прочь. Есть ли что на это тебе сказать?

Похоже было, что у Лестера Коггинса не было. Энди закончил превращать таблетки в пудру, и налил воды в стакан. Он стряс с ладони туда розовую пыльцу и размешал пальцем. Единственными звуками были гудение пожара за стеной, восклицания людей, которые боролись с ним, и бах-бах-бах свыше, где по его крыше ходили другие люди.

— Одним духом, — произнёс он… но не выпил. Рука держала стакан, но та его трусливая часть — та часть, которая не желала умирать даже притом, что пропал всякий смысл жизни — удерживала руку на месте.