Под крылом доктора Фрейда

— Наши хроники редко умирают. Они при правильном лечении живут долго. Что, собственно, и служит основным поводом для страшных переживаний добросовестных родителей. Жизнь большинства наших больных зависит от количества денег у близких. Много денег — они могут жить и лечиться. Мало денег — будут ходить по помойкам и спать в метро. Сами больные не в состоянии ничего произвести. Если еще до болезни или в период относительного благополучия им удается получить образование, при правильной поддержке они могут работать и даже заниматься несложным умственным трудом. А если образования нет, то им дорога в лучшем случае в дворники, расклейщики объявлений и что-нибудь тому подобное, пока не сорвутся. Многие начинают еще и пить. Тогда состояние становится еще хуже. Но… — Альфия набрала побольше воздуха в грудь, как перед решительным прыжком, — у твоей-то пассии есть материальная поддержка. Можешь не волноваться. Все будет о’кей. Натуральная «Ночь нежна».

Дима покраснел.

— Ночь нежна? А что это такое?

— Поразительно невежественна современная молодежь! — Альфия помешала ложечкой чай. — «Ночь нежна» — это роман. О молодом психиатре. Американце, попавшем примерно в такую же историю, как ты.

— А кто его написал?

— Фицджеральд. Фрэнсис Скотт.

— А у вас он есть?

Альфия встала, порылась в книжном шкафу.

«Чего у нее только нет», — подумал Дима.

— Держи. Библиотечная. Но из библиотеки сперта, честное слово, не мной. — Она протянула книжку Диме. — Если заиграешь, натравлю на тебя Молотка. Он будет ходить за тобой по пятам и беспрерывно канючить: «Отдай книжку Альфие Ахадовне, парень, а то убью!»

— А если не отдам?

— Тогда убьет, — Альфия решила опять напустить «сладкой жути». — Он такое уже проделал двадцать лет назад. Молотком. За что его, соответственно, и прозвали. Чистая правда.

Она потерла лоб. Розыгрыши и «жуткования» больше не доставляли ей удовольствия.

— Сейчас Молоток в остром отделении борется за порядок и справедливость. Письма президенту пишет с жалобами, что мы здесь в больнице поощряем тех, кто издевается над животными. Заодно наказы дает, как обустроить Россию. Но, в принципе, хороший парень.

— Я отдам. Не беспокойтесь. За ночь прочитаю и отдам.

— Здесь будешь читать? В общежитии?

Он задумался, как дипломатичнее ответить.

— В квартире скучно. Дома никого нет. Ездить далеко.

— А родители у тебя кто?

— Геологи. Нефтяники.

Все, что касалось родителей, плохих или хороших, действовало на Альфию как красный цвет на быка. Ее всегда взвинчивало даже упоминание чьих-нибудь родителей. И немудрено: у девочки, считавшей бабушку самым близким человеком, неминуемо должно было сложиться предвзятое мнение о семейных ценностях.

— Неужели нефть добывают? Прямо в Москве?

— Добывают. Но не в Москве. В Эмиратах. По договору.

— А-а-а, это солидно.

Почему-то разговор о родителях вдруг разозлил Альфию даже больше, чем булочка для Насти. «Баловень судьбы», — подумала она и занялась своими делами.

Ольга

Оля Хохлакова с утра мучилась вопросом: грешна ли ее душа? Вопрос этот казался ей очень важным и противоречивым. Душа представлялась Оле энергетическим столбом, который циркулирует по ее телу. Базируется в животе, где пупок, но, когда надо, перемещается в разные места. Как бы контролирует, где в организме что происходит. Если организм заболевает, на душе это сказывается плохо — она ведь должна быть сгустком постоянной энергии, а во время болезни энергия просачивается через внезапно открывающиеся, невидимые чужим глазам отверстия. Тогда душа теряет энергию, а этого быть не должно. Если Оля совершала только хорошие поступки — душа светилась ярко-белым изнутри и радовала Олю своим сиянием. Давала ей знать: все идет хорошо, жизнь проходит не зря. Если же Оля делала что-нибудь плохое, душа темнела, уже не горела, а как бы чадила. Это Оля называла грехом, и для Олиного тела это было очень плохо. У нее болела голова, навязчиво и постоянно гудела, будто поезд метро. И с эти гулом Оля самостоятельно справиться не могла, приходилось идти за помощью.

Вот и сейчас Оля сидела на постели и прислушивалась к нараставшему в голове гулу. Что она такого сделала, что он опять стал ее мучить?

Она закрыла глаза и спросила свою душу:

«Это за то, что я выкрала у Марьянки шоколадку из тумбочки?»

Душа на мгновение вспыхнула, и в Олиной голове раздался мужской голос:

«Нет».

Оля стала вспоминать другие прегрешения.

«За то, что я обещала Нинке за двойной обед вымыть коридор, а сама схалтурила — под кушетками не помыла, потому что наклоняться было лень, а обед сожрала?»

Другой голос, похожий на голос директора фабрики, где Оля когда-то работала, так же четко ответил:

«Нет. Не за это».

«Да и обед был невкусный», — вспомнила Оля.

Она напрягла все свои душевные силы и, очень стараясь не врать, спросила:

«Тогда, наверное, это за то, что я пишу молодому доктору любовные записки и приглашаю его на свидание? Я ведь знаю, что он любит Настю, а становиться поперек дороги чужому счастью — это грех, грех, грех!»

И женский голос, точь-в-точь как голос Альфии Ахадовны, строго проговорил: