Под гнетом окружающего

— Нтъ, они нужны для васъ такъ же, какъ для меня! — воскликнулъ онъ. — Вы должны ненавидть и презирать меня. Но я заглажу свои ошибки. У меня не хватило духу настоять на своемъ теперь, но я буду преслдовать свою цль до конца… Вамъ будетъ тяжело пережить настоящее время… Но говорите, что я могу сдлать для того, чтобы вамъ легче перенести т дни, которые пройдутъ до моего возвращенія?.. Узжайте въ Петербургъ, ждите меня тамъ, я дамъ вамъ на это средства… Это моя обязанность.

— До настоящей минуты я васъ ненавидла, но теперь вы мн просто жалки, — задыхающимся голосомъ произнесла Лизавета Николаевна.

— Ради Бога, не считайте моихъ намреній грязными. Я вижу въ васъ свою жену, которой я поклялся въ любви передъ Богомъ. Мы связаны, — горячо говорилъ Задонскій.

— Мы? Связаны? Чмъ? — спросила Лизавета Николаевна, поднимая на него глаза.

Онъ взглянулъ на нее какимъ-то изумленнымъ, недоумвающимъ взглядомъ и едва слышно проговорилъ:

— Вы готовитесь быть матерью!

Она слабо вскрикнула, закрыла лицо руками и тотчасъ же снова отняла ихъ.

— Да, я буду матерью, но мой ребенокъ никогда не назоветъ васъ своимъ отцомъ! Идите!

Она указала ему рукою на дорогу.

— Вы губите себя, губите своего будущаго ребенка.

Она медленно пошла отъ него.

— Ради Бога, ради Бога, подумайте, что вы длаете, что скажутъ ваши родные, — говорилъ онъ въ волненіи.

Она все шла и шла, не поворачивая головы, наконецъ, ей попался навстрчу вышедшій изъ лсу Борисоглбскій… Она бросилась къ нему.

— Скажите, пожалуйста, ему, чтобъ онъ оставилъ меня въ поко! — обратилась она къ Ивану Григорьевичу и въ изнеможеніи опустилась на траву.

Борисоглбскій взглянулъ на Задонскаго такимъ взглядомъ, что тотъ повернулся назадъ, торопливо отвязалъ лошадь и понесся къ Приволью. Въ его голов не было никакой опредленной мысли, ни радостной, ни тоскливой. Пріхавъ домой, онъ бросился на свою постель и пролежалъ на одномъ мст, не шевелясь, около двухъ часовъ. Потомъ онъ всталъ и провелъ рукой по лбу, отирая капли холоднаго пота.

— Ну, теперь будь, что будетъ, но, во всякомъ случа, я умываю руки! Она сама этого хотла, — прошепталъ онъ, и съ его груди, какъ-будто, свалился какой-то тяжелый гнетъ.

Да, она сама этого хотла! О чемъ же тутъ и тужить, въ чемъ же тутъ и раскаиваться? Михаилъ Александровичъ никакъ не ожидать, что дло разыграется такъ счастливо и хорошо для него. Но ему было тяжело то обстоятельство, что около него не стояло ни одной личности, передъ которой онъ могъ излить свою печаль, побичевать себя и обвинить Лизу за то, что она такъ безжалостно бросила его… Ему теперь поскоре хотлось ухать въ Петербургъ, тамъ всегда найдутся люди, полные сочувствія въ несчастіямъ богатыхъ ближнихъ…

Лизавета Николаевна сидла, между тмъ, на трав, опустивъ голову на руки, грустная и безмолвная. Она чувствовала, что она оборвала послднюю нить, еще привязывавшую ее къ Задонскому, а вмст съ тмъ и къ деревн.

Иванъ Григорьевичъ созвалъ дтей и веллъ имъ разбирать грибы, лежавшіе на томъ мст, гд, за полчаса передъ тмъ, сидла Лизавета Николаевна. Занявъ такимъ образомъ дтей, онъ снова вернулся къ ней и прилегъ на траву. Съ четверть часа они оба молчали.

— Что же, когда мы въ Петербургъ подемъ? — шутливымъ тономъ произнесъ Борисоглбскій, чувствуя, что необходимо нужно вывести изъ задумчивости это несчастное созданіе.

— Я и сама объ этомъ думала, — проговорила она, вздрагивая всмъ тломъ, точно пробуждаясь отъ тяжелаго сна. — Только все еще страшно одной хать.

— Да вдь я туда же ду, — отвтилъ Борисоглбскій.

— Ну, у васъ тамъ занятія, некогда будетъ со мной няньчиться…

— Эхъ, да я все брошу, только бы быть вамъ полезнымъ, — горячо проговорилъ Иванъ Григорьевичъ.

— Что вы это! я первая отказалась бы отъ вашихъ услугъ, если бы вамъ пришлось изъ-за нихъ чмъ-нибудь пожертвовать…

— Да какая же это жертва, если я это сдлаю для васъ? — произнесъ Борисоглбскій.

Лизавета Николаевна промолчала. Впервые ей было почему-то страшно продолжать разговоръ со своимъ старымъ пріятелемъ. Онъ въ этотъ день выглядлъ какъ-то тревожно, какъ-то слишкомъ горячо относился къ ней. Она немного отодвинулась отъ него. Борисоглбскій замтилъ это и нахмурилъ брови.

— Что, ваши вс домашніе, я думаю, скучаютъ, что вы скоро удете? — спросила Лизавета Николаевна, чтобы, начавъ новый разговоръ, избжать нмого, особенно блестящаго взгляда Ивана Григорьевича.

— Мн-то какое дло до нихъ! — грубо отвтилъ Борисоглбскій и стиснулъ зубы. — Вотъ, — началъ онъ черезъ минуту:- вы хотите начать новый разговоръ; вы что-то угадали изъ моихъ мыслей и боитесь, что я выскажу ихъ вамъ вполн. Вы знаете, что я вамъ преданъ, какъ собака, знаете, что меня вы можете заставить сдлать все, и, конечно, понимаете, что безъ причины люди не выказываютъ такой собачьей преданности… Такъ почему же вы боитесь, что я выскажу эту причину? Почему, понимая ее, вы стараетесь ея не понимать? Неужто вы боитесь, что я брошу васъ, когда вы скажете, что не любите меня?