Под гнетом окружающего

Графиню поразилъ этотъ искренній и, попрежнему, мягкій тонъ Лизы. Старуха не знала, что заключить: если эта двушка знаетъ, что она, графиня, противилась ея браку, то она должна сердиться; если она не знаетъ этого, то почему она считаетъ нужнымъ, и какъ можетъ скрывать съ такой наружной невинностью свои истинныя цли и маскировать причину своего отъзда? Эту загадку графиня ршилась разъяснить.

— Я слышала, что Мишель хочетъ на васъ жениться? — неожиданно спросила она, устремляя глаза на юную собесдницу.

— Да, но я ему отказала, — коротко произнесла Лиза, слегка блдня.

Ни искренность тона, ни внезапная блдность не ускользнули отъ зоркихъ глазъ старухи.

— Отказали? — съ удивленіемъ спросила она.

— Да.

Графиня, несмотря на свою постоянную сдержанность, въ волненіи встала и начала тихо ходить по комнат. Въ ея голов носились такія мысли, которыхъ она не могла привести въ порядокъ. Сначала ей показалось, что Лиза, вроятно, узнала ея мнніе насчетъ этой предполагаемой женитьбы племянника и отказала жениху во имя своей покорности вол благодтельницы.

— Онъ говорилъ вамъ о моемъ разговор съ нимъ по поводу этого брака? — спросила старуха, останавливаясь посредин комнаты.

— Я даже не знала, что вамъ извстны его намренія, — отвтила Лиза: ее уже начиналъ волновать этотъ допросъ.

Графиня снова продолжала ходить по кабинету.

— Значитъ, вы его не любили? — остановилась она черезъ минуту передъ Лизаветой Николаевной.

— Графиня! — умоляющимъ голосомъ воскликнула молодая двушка, вся блдная, трепещущая, съ крупными слезами на глазахъ. — Есть вещи, о которыхъ тяжело говорить даже… даже съ матерью!.. Я только потому и ршилась пріхать къ вамъ, что вамъ ничего неизвстно.

Она остановилась на минуту подъ вліяніемъ сильнаго волненія.

— Если бы я знала, что вы станете говорить объ этомъ, я никогда бы не пришла сюда, хотя вы знаете, какъ я привыкла любить и уважать васъ…

Графиня медленно провела рукою по лбу, какъ будто передъ ея глазами былъ какой-то мучительный призракъ. Впервые, можетъ-быть, посл долгихъ лтъ самодовольной безгршности, эта женщина испытывала теперь сильное волненіе и готова была поддаться голосу чувства. Она понимала, что передъ нею было глубоко любившее, глубоко несчастное существо, и что одною изъ главныхъ причинъ этого несчастія была, можетъ-быть, она сама, графиня. Сильне упрековъ, страшне слезъ пробудили въ ней еще не совсмъ умерщвленное чувство эти простыя и теплыя слова любви, сказанныя тмъ самымъ созданіемъ, которое должно было возненавидть ее.

— Дитя мое, — промолвила тихо старуха, опускаясь на софу возл Лизы:- все можно исправить… Подобныя несчастья и ошибки поправимы…

— Я и хочу ихъ исправить, — сквозь слезы отвтила Баскакова. — Я ду не на веселую жизнь, я ду на нужду и трудъ…

Старуха обняла ее. Она не понимала, какъ можно исправлять ошибки не покаяньемъ, не эпитимьею, не монастырскимъ схимничествомъ, онъ не понимала, какъ можно успокоить горе не смиреніемъ, не покорностію, не молитвою, — но впервые въ жизни она не ршалась давать совтовъ и предоставляла человку право искать исправленія и забвенія на другомъ пути, на пути честнаго, упорнаго труда и полной независимости. Этого пути спасенія она не знала, наврное сочла бы его ошибочнымъ, но теперь передъ нею совершалась дйствительная драма, и она видла, что тутъ учить и давать совты не время…

Черезъ нсколько дней Иванъ Григорьевичъ захалъ за Лизаветой Николаевной въ Бабиновку. Они отправились въ Петербургъ. За часъ или за два передъ ихъ отъздомъ пріхалъ къ Баскаковымъ лакей графини и передалъ Лизавет Николаевн небольшой пакетъ, въ немъ было ласковое и нжное письмо графини, просившей Лизу писать къ ней и обращаться откровенно за помощью, въ случа нужды; кром того, въ пакет были вложены сто рублей и небольшія брильянтовыя серьги «на память отъ старухи, которой, можетъ-быть, остается недолго жить», какъ писала графиня.

— Что же, деньги всегда годятся, — шутливо замтилъ Иванъ Григорьевичъ:- а брильянты, — хошь вамъ и не щеголять въ нихъ, — при случа, все-таки, продать можно.

Лиза наскоро написала графин записку, въ которой благодарила ее за все.

Начались сборы. Дарья Власьевна плакала и причитала надъ дочерью, какъ надъ покойницей. Но дочь оставалась холодна и торопилась ухать. Съ сожалніемъ прощалась она только съ дтьми. Они просили ее скоре пріхать домой, поручали ей купить для нихъ гостинцевъ и, кажется, даже не подозрвали, что сестра узжаетъ навсегда. Молодые люди уже готовились ссть въ экипажъ, когда маленькая сестра Лизаветы Николаевны робко подошла къ ней.

— Лизочка, голубчикъ, родная, возьми меня съ собой! — тихо прошептала она и, неслышно рыдая, спрятала свое лицо въ одежд старшей сестры.

Изъ глазъ Лизаветы Николаевны брызнули градомъ слезы.

— Нельзя… не могу, — проговорила она сестр, покрывая ее поцлуями, и торопливо услась въ экипажъ.

Черезъ минуту онъ несся по дорог…