Под чужим именем

Грязный двухэтажный дом из красного кирпича притулился к стене Старого города. Замызганные двустворчатые деревянные двери были полуоткрыты. Одна створка держалась на одной петле и была подперта толстым поленом. Везде чувствовалась бедность и запущенность. На крыльце сидел пьяный нищий и распевал похабные песни про жену деревенского священника.

«В любом другом городе, — подумал Уильям, — его бы уже схватили и сожгли. Но здесь это в порядке вещей».

Уильям прошел мимо пьяницы и зашел в темный провал дома. Деревянная лестница, загаженная, как и сам дом, вела на второй этаж. Дальше уходил длинный коридор с дверями слева и справа. По коридору бегали чумазые дети и, завидев хорошо одетого господина, со всех ног помчались к нему.

— Дядь, дай монетку!

Уильям, хорошо зная, что они не отстанут, кинул за спину медяк, и орава тут же с ревом и воплями бросилась за монетой. Уильям, с ухмылкой поглядев им вслед, прошел дальше и остановился у третьей двери справа от входа. Он небрежно толкнул дверь и замер на пороге. Тролл лежал на полу и еще дергался. Из его шеи бил фонтан крови.

Уильям, следуя скорее интуиции, чем проникшись осознанием опасности, сделал шаг назад, и тут же мимо его лица пронесся клинок. Дверь резко распахнулась, но он успел подставить ногу, и тот, кто хотел напасть, лишился преимущества, которое давал эффект неожиданности. Уильям, выросший в трущобах, страха не испытывал, он был неплохим бойцом и знал много нечестных приемов. Он выбросил ногу вперед, и выскочивший из-за двери противник напоролся на нее. Это был человек в сером плаще с капюшоном.

Человек охнул и согнулся.

Уильям резко двинул тяжелой дверью его по голове. Противник упал, а Уильям достал кистень. Он доверял ему больше, чем ножу. Снова резко распахнув створку двери, он увидел, что человек уже поднялся на колени и достал амулет.

Уильяма спасла реакция, отработанная в многочисленных уличных схватках. Он вновь почти мгновенно захлопнул дверь и упал. Огненный шар с гулом проделал большую дыру в двери, пронесся над сыщиком, ударился в дверь напротив и влетел в комнату, где и взорвался.

Незнакомец выскочил в коридор, перепрыгнул через оглушенного Уильяма и побежал прочь. В соседней комнате раздались вопли и крики.

Обитатели этой ночлежки не вмешивались. Здесь не привыкли лезть в чужие дела. Ни одна дверь не открылась, ни один человек не выглянул на шум. Даже дети, заметив нечто необычное, быстро убрались из коридора. Уильям, мысленно проклиная убийцу за ловкость и ругая себя за неосмотрительность, поднялся, держась за стену. Потрогал голову. Его шляпа валялась на полу, и на ней отпечатался след сапога незнакомца Он поднял ее и отряхнул.

— Ну мог же поспрашивать ребятню, прежде чем соваться к Хромому, — проворчал он, недовольный собой. — Они все видят и многое знают. Надо было не прятаться от Тролла, теперь ищи этого Малого…

Уильям еще раз взглянул на труп Тролла и пошел прочь.

На втором этаже раздался шум. С площадки на него смотрел маленький карманник. Взгляд у мальчика был испуганным. Настроение сыщика несколько улучшилось. Малой цел, и вот он рядом.

— Ты жить хочешь? — спросил он.

И тот, сначала дернувшись удрать, остановился. С опаской посмотрел на Уильяма.

— Я пришел порешать ваши дела, — пояснил сыщик. — Но Тролла уже убили. Ты будешь следующим.

Уильям надеялся на свою репутацию, и он оказался прав. Во многих случаях ему удавалось решать щекотливые вопросы, и это сработало.

— Я боюсь, — сказал карманник. — Они меня ищут.

— Я знаю. Они убили Сида, его мать и Тролла. — Уильям поднялся на один лестничный пролет и подошел к мальчику. — Здесь есть выход на крышу?

Малой кивнул.

— Пошли, там поговорим, — решительно произнес сыщик и первым направился наверх.

Они вышли на захламленный чердак, и Уильям подпер люк большим бревном. Отошел подальше и сел на поперечину, поддерживающую стропило.

— Рассказывай! — приказал он следующему за ним мальчику.

На чердаке было темно, но ни тот ни другой на это не обращали внимания. Сквозь открытое слуховое окно проникал рассеянный свет низко сидящего солнца и обтекал худую фигурку Малого. Ему было лет двенадцать, но выглядел он на восемь. Длинные тонкие руки и худая шея, а так ничем не примечательный ребенок, таких пруд пруди. Только злой и испуганный взгляд выдавал в нем звереныша, способного без колебаний убить, если потребуется.