Под белым орлом

— Тадеуш Костюшко? — воскликнул он. — Этого быть не может! И всё же, всё же это лицо, эти глаза, этот голос! — продолжал он дрожащим голосом. — Да, да, это — правда, здесь нет обмана; это — действительно благородный пан Тадеуш Костюшко, мой дорогой, любимый начальник, которого я уже не надеялся видеть на этом свете. О, мой вельможный пан, будьте желанным гостем в бедном домике вашего преданнейшего слуги. Вы приносите в моё жилище благословение Божье и Его святых.

Он бросился на колени, целовал одежду молодого человека и своими грубыми руками с нежностью водил по его сапогам.

— Не надо, не надо этого, мой старый Мечислав! — сказал Костюшко, отступая на шаг назад. — Встань, это хорошо для рабов, но солдат — свободный человек пред своим офицером, а кто был так верен и мужествен, как ты, тот заслуживает быть моим другом. — Он поднял старика, сердечно пожал его руку, а затем спросил: — могу я остановиться у тебя?

— Остановиться у меня? — воскликнул старик, причём обильные слёзы потекли по его седой бороде. — Как вы можете спрашивать об этом, ясновельможный пан? Всё, что я имею, принадлежит вам, но в своей бедной хижине я ничего не могу предложить вам, что было бы достойно вас, — добавил он, качая головой, — ничего, кроме куска дичины да немного зелени из моего огорода, сухого хлеба, сыра из молока моих коз, а затем медвежью шкуру вместо постели.

— Это — просто роскошь для такого солдата, как я, мой милый Мечислав, — ответил Костюшко. — Немного сена для моей лошади, вероятно, также найдётся в твоём хозяйстве?

— У меня есть великолепное сено, — воскликнул старик, — да кроме того найдётся и овёс в моём амбаре для подкрепления сил вашего коня; случается, что паны, охотясь здесь, нуждаются в корме для своих усталых животных; а это заставляет меня держать запасы. И я рад, что они пригодились для моего дорогого командира. Войдите, пан, в мою хижину и отдохните; я поставлю вашу лошадь в стойло и сейчас же вернусь к вам, чтобы заняться вашим ужином, насколько позволяет моя бедность.

Он заботливо повёл лошадь в конюшню.

Костюшко вошёл в дом старика и уселся пред огнём.

— Славный Мечислав! — сказал он, задумчиво глядя на огонь. — Я знал, что могу положиться на него. В уединении леса и в хижине бедняков должны ютиться верность и правда, когда весь мир охвачен фальшью и предательством. Да, — сказал он затем со вздохом, — к чему все порывы, размышления и молитвы за несчастное, втоптанное в грязь отечество, когда нет мужей, в груди которых жила бы доблесть, рука которых имела бы силу действовать и сражаться? Я готов к борьбе, даже к смерти, если понадобится, но Бог не открывает поля сражения, и я имею право жить для своего счастья, для своей любви.

Его прекрасные глаза приняли задумчиво-мечтательное выражение; он сидел молча, и его взоры следили за колебаниями горевшего пламени в очаге.

Старик вернулся и сказал:

— Готово! Для вашей лошади сделано всё, теперь я позабочусь о вас. — Затем, приподняв крышку со стоявшего на треножнике котелка, из которого распространился крепкий, душистый пар, он воскликнул: — суп готов; это — настоящий борщ, при виде которого у каждого настоящего поляка должны течь слюнки, а ведь вы не слишком избалованы едой при дворах высоких особ; он вам непременно понравится и даст новую силу вашему утомлённому телу.

Он принёс две глиняные тарелки и оловянные ложки, положил их пред ароматным борщом, а затем поставил на стол каменную кружку с двумя оловянными кубками, которые наполнил душистой можжевеловой водкой. Потом, склонившись пред распятием, он прочёл краткую молитву и воскликнул:

— Теперь приступим, ясновельможный пан, и да будет на вас благословение Божье! Сегодня — лучший день моей жизни; ведь мне выпало на долю счастье принимать моего дорогого начальника в доме, пожалованном мне на старости лет его преосвященством архиепископом.

Костюшко последовал приглашению, и тот прекрасный аппетит, с которым он съел две тарелки борща, служил лучшим признанием кулинарного искусства старого лесничего.

Последний поднял свой кубок и, робко оглядываясь кругом и понижая голос, сказал:

— А теперь, ясновельможный пан, позвольте чокнуться с вами и выпить первый кубок, как это было в обычае с древности, за славу и процветание Польши и всех её сынов.

Костюшко вздохнул и чокнулся со стариком.

— Где наша отчизна? — сказал он вполголоса. — Поможет ли нам наша здравица сбросить лежащие на ней цепи?

Но несмотря на эти печальные слова, он всё-таки осушил свой кубок, который старик сейчас же снова наполнил.

— Ну, как же ты поживаешь, мой старый Мечислав? — спросил он потом. — Я вижу, тебе живётся недурно, и меня радует, что моя рекомендация архиепископу принесла такие хорошие плоды.