Под белым орлом

— И если бы это всё же было так, — настаивал граф, — в таком важном деле, как это, от исхода которого едва ли не зависит судьба всей Польши, нельзя слепо доверяться счастью, нужно рассчитывать на самые дурные случайности. Если удар не удастся, если Понятовский будет освобождён, что будет со мною? не слишком ли рано сбрасывать маску? — Он потупился пред пронзительным взором Пулаского. — Это — не страх, волнующий меня, — сказал он, — не забота об одном себе, хотя и безумно глупо ставить на карту всю свою жизнь ради сомнительного успеха; но ты и сам знаешь, что на мне покоятся все надежды отечества, в моих руках сосредоточены все нити... Мои друзья, с трудом и путём жертв приобретённые мною, имеют власть над постановлениями сейма, я сам могу, когда наступит время, получить власть над народом, образовать армию и повести её к победам. Могу ли я ставить всё это на сомнительную карту? Если этот план не удастся, если в настоящий момент всё здесь останется по-старому, то мы всё же не должны оставить свой труд и надежду; я должен сохранить себя для будущего родины; но если я буду скомпрометирован, прежде чем успех станет несомненным, то мне не останется ничего более, как спасаться бегством за границу. И кто захочет тогда заменить меня? Ты видишь, пан Вацлав, что в своей боязливой осторожности я, право, не думаю об одной лишь личной безопасности, но на моей особе, как ни незначительна, быть может, она, покоятся теперь надежды Польши.

— Вы может быть, и правы, ваше сиятельство, — после короткого размышления сказал Пулаский, — хотя история и учит, что смелым предприятиям даётся победа. В таком случае ждите, пока мы не удостоверимся в успехе. Но я должен поехать в Ченстохов, я не вытерплю здесь более... я должен знать, как всё произошло, и к тому же наши друзья нуждаются в вожде!

— Проберёшься ли ты? — беспокойно спросил граф, — весь город оцеплен патрулями.

— Кто посмеет задержать управителя графа Потоцкого, относительно которого все ведь уверены, что он сам отправился верхом в поиски за королём? — возразил Пулаский. — Позвольте мне отправиться туда, где необходимо присутствие одного из нас; через несколько часов я уже буду там и пришлю вам гонца, если к вам ещё раньше не придёт весть о том, что все русские гарнизоны уничтожены. Берегитесь лишь, — серьёзно закончил он, — чтобы вам не преградили пути, так как именно здесь, в Варшаве, ещё много слуг и приспешников России.

— Обо мне не беспокойтесь, — ответил граф; — с первым же известием об истреблении гарнизонов русская власть здесь будет сломлена; тогда я здесь буду таким же господином положения, как и там.

Пулаский пытливо посмотрел на него.

— Не в такой мере, как там, ваше сиятельство, — возразил он. — Я знаю польский народ... Диктатор, принявший власть пред алтарём Ченстоховской Богоматери, будет орудием и посланцем Неба для всего народа... Пройдёт всего лишь несколько часов, и вы уже будете окружены там тысячами воинов... Ничья завистливая интрига не в состоянии будет коснуться вас и ваша власть подобно лаве распространится по всему государству. Остерегайтесь излишней безопасности, нерешительной медлительности и тотчас же, как получите известие, что наш план удался, следуйте за мною.

— Успокойтесь, друг мой! — ответил Потоцкий, пожимая его руку. — Я знаю всё, что вы говорите. Если счастье будет благоприятствовать нам, то мы вскоре снова свидимся и в моей руке будет высоко реять в воздухе знамя белого орла пред борцами за свободу родины.

Пулаский поклонился и вышел. Потоцкий мрачно посмотрел ему вслед.

— Вот я стою пред решительным часом жизни, будущность которой зависит от настоящего момента, — глухим голосом проговорил он. — Грозовые тучи собрались надо мною, в их лоне покоится молния; поразит ли она моих врагов, а мне откроет путь к блестящему величию жизни, или она низвергнет на меня своё пламя и, раздробив меня, швырнёт во прах? Вот здесь предо мной лежит корона во всём её сверкающем блеске, а рядом с ней бездна мрачно колышет свои грозные пучины! Пожалуй Пулаский прав, говоря, что счастье благоволит слепому риску, но если риск не удастся, то мне останется лишь бегство... изгнание... нищета... лишения! Король или нищий — вот вопрос, к разрешению которого брошен жребий. Клянусь Богом, как ни великолепен выигрыш, всё же ставка слишком высока, чтобы безумно рисковать ею. Слишком прекрасно то, что предлагает мне жизнь что я держу в своих руках, чтобы бросить всё это ради выигрыша, зависящего от случайного промаха. О, если бы была со мною, — горько вздыхая, произнёс он, — она, доставлявшая ясность моим мыслям и вливавшая бодрость в мою душу, о, тогда я, может быть, и нашёл бы решительный выход! Но ведь она потеряна для меня... потеряна навсегда... её уже нет в живых или...

Граф закрыл лицо руками и, болезненно вздрагивая, опустился на диван. Он не слышал, как раздвинулась портьера и лёгкие шаги заскользили по ковру. И, когда лишь чья-то мягкая рука коснулась его руки, он испуганно вздрогнул. Он поднял взор и увидел пред собою Софию де Витт.