Под белым орлом

— Я узнала об их побеге, я выдала их Сосновскому, потому что ошиблась: я думала, что графиня Людовика бежала не с Костюшкой.

— Не с ним? — спросила императрица, — а с кем же?

— Костюшки не было; я не знала, что он скрывался тут же; я видела, что графиня Людовика всё время оживлённо беседовала с другим и вместе с ним покинула бал; я последовала за ними, услышала топот удалявшихся коней, и мне показалось, что она бежала с этим другим.

— Кто же он? — спросила государыня, — кто посмел совершить такой шаг на моих глазах?

— Ваше императорское величество! вы не должны гневаться на него, — сказала графиня, — вы должны обещать мне сохранить всё это в тайне.

— Хорошо, я обещаю.

— Это был граф Игнатий Потоцкий, — ответила графиня так тихо, что государыня едва уловила имя.

Наступила минута молчания. В глазах императрицы промелькнула мысль, и она в задумчивости склонила голову.

Графиня Браницкая сжала на груди руки и заговорила:

— Ваше императорское величество! вы сказали, что граф Бобринский не может отдать свою руку женщине, которая носит в сердце образ другого человека, что императрица, хотя и имея власть, не станет принуждать женщину приносить пред алтарём ложную клятву. Теперь вы, ваше императорское величество, понимаете, почему я, желая спасти влюблённую парочку, не могу принести жертву, которая не может к тому же быть принята ни императрицей, ни женщиной. — Сгорая от стыда, она опустилась к ногам императрицы и схватила руки. — Помилуйте, государыня, не ставьте никаких условий, и моя жизнь будет принадлежать вам!

Екатерина Алексеевна долго смотрела на неё. Эта прелестная, гордая женщина, теперь склонённая у ног императрицы, являла собою трогательную картину. Глаза государыни увлажнились, и она, поцеловав в лоб графиню Елену, сказала:

— Встаньте, графиня, я умею ценить благородное доверие, вы не разочаруетесь. Я не могу заставить Сосновского исполнить желание его дочери; мне неприлично вмешиваться в отцовские права, но даю слово, что никакого принуждения не будет предпринято по отношению к этой девушке.

— Благодарю вас, ваше императорское величество, благодарю! — воскликнула графиня, покрывая поцелуями руки императрицы.

В то же время последняя промолвила:

— Быть может, впоследствии, когда мои враги будут рисовать меня как тирана Польши, вы вспомните наш сегодняшний разговор и докажете им, что я больше забочусь о справедливости, чем те магнаты, которые сделали из Польши игрушку своего честолюбия.

Лёгкая тень промелькнула по лицу графини.

— Я никогда не забуду, — серьёзно сказала она, — чем обязана вам, ваше императорское величество, и что моё место не может быть среди ваших врагов.

Сказав это, графиня Браницкая поднялась, поцеловав руку императрицы.

Вошёл паж и доложил о приходе графа Сосновского.

— Быть может, влюблённые уже скрылись, — промолвила императрица, — может быть... Впрочем, мы сейчас всё узнаем. Останьтесь, графиня, здесь; вам вероятно интересно знать, чем окончится всё дело.

Графиня опустилась на кресло, которое ей было указано.

Сосновский вошёл. Его лицо было бледно и взволнованно.

— Прошу извинить меня, ваше императорское величество, что я являюсь в таком виде к вам. Но я должен сообщить вам отчёт и поблагодарить вас за содействие. Я рад также видеть графиню Браницкую, так как только благодаря ей я мог вовремя захватить свою дочь.

Графиня потупилась, а императрица сурово заговорила:

— Было бы лучше, граф, если бы вы не являлись сюда в таком запылённом платье, так как я не хотела бы предавать огласке это дело. Но раз вы здесь, то рассказывайте!

— Мне удалось захватить дочь, ваше императорское величество, — сказал Сосновский, смущённый таким холодным приёмом.

— А молодого дворянина Костюшко?

— Он теперь спешит достичь границы, — ответил Сосновский. — Я дал ему свободу, чтобы избежать скандала, который был бы вызван его арестом.

— Было бы лучше, — строго сказала Екатерина Алексеевна, — если бы вы привели его сюда, чтобы я лично могла осудить его или помиловать.

Сосновский замолчал. Он не понимал, почему так строга императрица.

— Вы, понимаете, граф, — продолжала государыня, — что теперь не может быть и речи о том плане, который был задуман мною раньше.

— Как? — воскликнул Сосновский, — я думал, вы и граф Бобринский...

— Я никогда не называла имени графа Бобринского, — возразила императрица.

— Но ведь теперь всё обошлось благополучно, — сказал Сосновский.

— Да, но об этом все знают, и потому о браке не может быть речи.

— Благодарю вас, ваше императорское величество, — прошептала графиня Браницкая.

— Так, значит, я напрасно поймал беглянку? — пролепетал граф.

— Нет, не напрасно, — возразила Екатерина Алексеевна, — открытие побега по крайней мере осведомило о том, что вы скрыли от меня, а именно, что сердце вашей дочери несвободно; это могло навлечь на вас мой гнев. Я согласна простить вас за то, что вы обманули меня, но лишь в том случае, если вы поступите справедливо со своею дочерью и не станете препятствовать её счастью.

— Никогда не отдам я её в руки этому разбойнику, — воскликнул в злобе Сосновский.