Под белым орлом

— Вы — не мой подданный, граф Сосновский, — холодно сказала Екатерина Алексеевна, — иначе вы не стали бы восставать против моего совета. Но я никогда не вмешиваюсь в семейные дела, я могу только советовать.

— Потребуйте от меня умереть, — воскликнул Сосновский, — но я не могу исполнить желание, которое покроет позором мой дом.

— От позора я уберегла вас, дав вам возможность скрыть побег вашей дочери, — промолвила императрица, — а о моих словах вы подумаете, когда успокоитесь. Но я решила защищать вашу дочь от всякого принуждения; соблюдая и уважая отцовские права, я не хочу, чтобы ими и злоупотребляли. Графиня Браницкая получила от меня обещание этого.

— Графиня? — в недоумении воскликнул Сосновский, — но она же мне сама дала совет обратиться к вам?

— Поблагодарите её, — сказала императрица, — так как она предотвратила позор, который мог обрушиться на вашу голову! Но она не хочет, чтобы теперь ваша дочь испытывала принуждение с вашей стороны. Ваша дочь найдёт приют в здешнем монастыре кармелиток, и я дам архиепископу приказ охранять её от всякого понуждения с вашей стороны, и малейшая ваша попытка вызовет мой справедливый гнев. В этом монастыре она будет отдыхать от пережитых ею волнений и, спокойно предоставив себя Провидению, ожидать будущего, моля Бога, чтобы Он благоприятно устроил её судьбу.

— Вы хотите, ваше императорское величество, взять у меня моего ребёнка, поддержать и потворствовать его непослушанию? — воскликнул Сосновский.

— Ступайте, граф Сосновский, — холодно проговорила императрица, — постарайтесь научиться владеть собою, тогда вы сумеете лучше подбирать выражения.

Сосновский хотел говорить, но Екатерина Алексеевна сделала повелительный жест рукою; её глаза метали молнии. Граф ещё крепче прижал свою руку к груди, низко поклонился и неуверенной походкой направился к дверям.

Почти на пороге он встретил графа Бобринского, который хотел было удержать его; но он с едва слышным проклятием на губах вырвался из комнаты.

— Что это с Сосновским? — воскликнул молодой человек, с почтительной преданностью целуя руку императрицы и учтиво кланяясь графине; — у него такой расстроенный вид. Неужели маршала так огорчило нездоровье его дочери? Это мне было бы очень больно; я должен сознаться, что явился сюда с тем, чтобы поговорить с моей всемилостивейшей государыней императрицей о красавице Людовике, образ которой глубоко запал в моё сердце.

— Ты позабудешь об этом, Григорий Григорьевич, — дружелюбно, но твёрдо произнесла Екатерина Алексеевна, — и я думаю, что тебе нетрудно будет возместить утрату, — с улыбкой прибавила она.

— Но я всё же предполагал, — обескураженно робко сказал Бобринский, — что вам, ваше императорское величество, нравилось, когда...

— Здоровье графини Людовики Сосновской сильно потрясено, — прервала его императрица, — я только что приказала отвезти её в монастырь кармелиток, где вылечат её припадок; она не для тебя; я не желаю, чтобы ты более думал о ней.

Бобринский был совершенно обескуражен. Несмотря на свою дерзкую самонадеянность, по тону императрицы он всё же слышал, что путь для всяких дальнейших возражений отрезан, а он отлично знал границы, которые не смел переступать.

В этот момент паж отворил двери и доложил:

— Его сиятельство граф Фалькенштейн.

Вошёл император Иосиф.

На нём был простой, почти буржуазный костюм без орденской ленты; императрица пошла ему навстречу, и он галантно поцеловал её руку.

На улыбавшемся лице Екатерины Алексеевны никто не мог бы заметить и следа той трогательной сцены, которая только что разыгралась здесь.

— Я возвращаюсь с прогулки по городу, — сказал император, — и очень удивлялся цветущей промышленности среди населения; но ещё более удивляюсь я государыне, остриём своего меча угрожающей султану в Стамбуле и в то же время умеющей своею материнскою рукою извлекать плоды культуры из почвы своего государства.

— Я должна продолжать дело Петра Великого и быстрее, чем другие правители, вести вперёд свой народ, так как Россия отстала на целый век, — улыбаясь заметила Екатерина Алексеевна. — Если вам, ваше величество, будет угодно, — продолжала она, — то совершим прогулку по парку; сегодня прекрасное и свежее утро; ведь вы, ваше величество, хотите, чтобы мы на время позабыли о наших коронах и по-дружески поговорили друг с другом, а это легче всего сделать на чистом, вольном воздухе.

Иосиф подал императрице руку, поклонился графине Елене и Бобринскому, и их величества, весело разговаривая и смеясь, вышли в парк, залитый лучами солнца.

— Скажите мне, графиня, что случилось с Людовикой Сосновской? — спросил Бобринский.

— Не знаю; я очень мало знакома с этой дамой, — почти невежливо коротко ответила графиня и с беглым поклоном удалилась.

— Жаль! — сказал Бобринский, — она была так красива; я уверен, что и в самом деле влюбился бы в неё; государыня, по-видимому, согласна с этим, но она, как и все женщины, капризничает, а так как она — прежде всего императрица, то приходится сносить её капризы.

XV