Под алыми небесами

Миммо, судя по его виду, едва сдержался, чтобы не броситься на брата, но приподнялся на локтях и сказал:

– Очень скоро настанет день, Пино, и ты будешь проклинать себя за то, что стал предателем. Немцев разобьют, и тогда пусть Бог сжалится над тобой.

Миммо поднялся на ноги, взял свою винтовку; не оглядываясь, пошел по коридору к спальням и исчез из виду.

– Нужно было тебе сказать ему, – проговорила Анна, когда Миммо ушел.

– Он не должен знать. Для его же блага. И моего.

Пино вдруг охватила дрожь. Анна приподняла одеяло, которым была накрыта, и сказала:

– Ты замерз и такой одинокий.

Пино улыбнулся и подошел к ней. Она обмотала одеяло вокруг них двоих, тесно прижалась к нему и сказала:

– Обидно, что это случилось с тобой в рождественское утро после самой замечательной ночи в моей жизни.

– Правда?

– Ты просто великолепен, – сказала она и поцеловала его.

Он застенчиво улыбнулся:

– Ты так думаешь?

– Да, конечно.

Анна и Пино снова легли и, прижавшись друг к другу, крепко уснули; они не знали, что не скоро у них появится возможность снова уснуть так крепко.

2

В следующие дни метели обрушились на Северную Италию. Новый год принес трескучие морозы и новые снега, которые плотным одеялом укрыли землю, окрасив ее в белые и серые тона. Для Милана эта зима стала самой суровой за всю историю метеонаблюдений.

Целые городские кварталы превратились в руины. Обожженные останки зданий стояли среди мусора и обрушений, они, как пасти, выставились неровными гнилыми зубами на небо, с которого почти без перерыва сыпал снег, словно Господь делал все, что в его силах, чтобы скрыть шрамы войны.

Жители Милана страдали от морозов, посланных Господом. Лейерс продолжал мародерствовать, а потому с припасами было плохо, как и с мазутом, который в основном шел для отопления немецких военных баз. Люди начали рубить на дрова великолепные вековые деревья. Дым костров поднимался и над руинами, и над сохранившимися зданиями. В прежде знаменитых миланских аллеях от деревьев остались одни пни. Все, что горело, шло в топку. Воздух в некоторых районах стал как в угольной печи.

В первой половине января генерал Лейерс постоянно пребывал в движении. Они с Пино снова и снова совершали опасные поездки по заснеженным дорогам на Готскую линию, чтобы войска, страдающие от холода, получали пайки.

Но при этом Лейерс, казалось, оставался безразличным к страданиям местных жителей. Он перестал делать вид, что платит итальянцам за то, что они производят для немцев или отдают им. Если генералу что-то требовалось, он приказывал изъять это. В глазах Пино Лейерс вернулся в то крокодилье состояние, в котором Пино впервые увидел его. Холодный, безжалостный, эффективный – инженер, перед которым поставлена задача и который в лепешку разобьется, чтобы ее выполнить.

Одним морозным утром в середине января генерал приказал Пино везти его на вокзал Монцы, где его саквояж снова потяжелел, после чего они поехали на швейцарскую границу над Лугано.

На сей раз Лейерс отсутствовал пять часов. Выйдя из машины, которая привезла его обратно к швейцарской границе, он нес саквояж так, словно тот весил в два раза больше, чем пять часов назад, когда перемещался в противоположном направлении, и ноги у генерала, казалось, заплетались, пока он шел к «фиату».

– Mon général, – сказал Пино, когда Лейерс с саквояжем сел на заднее сиденье, – куда теперь?

– Не имеет значения, – сказал Лейерс. От него пахло алкоголем. – Война закончена.

Ошарашенный, Пино не был уверен в том, что правильно услышал Лейерса.

– Война закончена?

– Считайте, что так, – с отвращением сказал генерал. – Наступил экономический коллапс, армия отступает, и все богопротивные вещи, совершавшиеся для Гитлера, вскоре будут раскрыты. Везите меня к Долли.

Пино развернул «фиат» и поехал вниз по склону, пытаясь осознать то, что сказал генерал. Он понимал, что такое экономический коллапс. От дяди он знал, что после наступления немцев в Арденнах в Восточной Франции союзники сами перешли в наступление после того, как ликвидировали Арденнский выступ. Говорил ему дядя и о неизбежном вскоре падении Будапешта.

«Богопротивные вещи, совершавшиеся для Гитлера». Что это значило? Евреи? Рабы? Зверства? Пино хотел спросить Лейерса, что тот имел в виду, но, опасаясь вероятных последствий своего вопроса, сдержался.

Генерал прихлебывал алкоголь из фляжки и всю дорогу молчал. Они подъезжали к центру города, когда что-то привлекло его внимание, и он сказал Пино, чтобы тот ехал медленнее. Он, казалось, разглядывал уцелевшие здания, словно они хранили какую-то тайну.

У дома Долли Лейерс заплетающимся языком проговорил:

– Мне нужно время подумать, составить план, форарбайтер. Поставьте машину в гараж. Считайте себя в отпуске до восьми ноль-ноль понедельника.

– Ясно, до понедельника, mon général, – сказал Пино.

Прежде чем Пино успел выйти и открыть заднюю дверь, Лейерс вывалился из машины, зашагал к дому Долли и исчез внутри с пустыми руками. Саквояж остался в машине, на полу.

3