Почему так важен Оруэлл

Довольно специфическая попытка вернуть Оруэлла в свои ряды была подкреплена выдающейся фразой: «Принцип, который он выбрал, был принцип социализма, и „Памяти Каталонии“ остается вдохновляющей книгой (независимо от содержащихся в ней политических противоречий), потому что она рассказывает о наиболее взвешенной из всех, что он совершал, попытке стать членом движимого принципами сообщества». Я предоставляю возможность самостоятельно найти доказательства столь смелому утверждению любому читателю этих страниц — Оруэлл действительно был сильно увлечен разгоревшейся в Каталонии борьбой и очарован людьми, с которыми познакомился там и тогда. Однако прежде чем уехать, Оруэлл не был полностью отсечен от своих корней, а «движимое принципами сообщество», чьей частью он впоследствии стал, было сообществом симпатизирующих революции людей, которым суждено было разделить друг с другом опыт измены со стороны Сталина. И именно в сталинское сообщество той эпохи органически влился сам Уильямс.

И нельзя сказать, что ко времени написания «Культуры и общества» он полностью с ним разошелся. В очень кратком и очень поверхностном обзоре «Скотного двора» и «1984» он вновь упрямо продолжает путать среду с ее описанием. В «Скотном дворе» «вопрос власти решается между пьяницами и свиньями, и это наивысший накал конфликта. В „1984“ та же мысль звучит яснее, а терминология — точнее. За все в ответе теперь ненавистные политики, а немые толпы „пролов“, находящиеся под защитой собственной тупости, во многом предоставлены самим себе. Единственное несогласие звучит со стороны мятежного интеллектуала, отрекающегося от системы в целом».

Чтобы подчеркнуть и усилить впечатления собственной неспособности следовать развитию сюжета (кто еще мог принять «Скотный двор» за простое описание борьбы за власть между пьяницами и свиньями?), Уильямс даже приводит точную выдержку параграфа про пролов, который полностью опровергает все, что он только что сказал, тот самый параграф, который, как это бывает, появился благодаря веселому впечатлению, что оставили у Оруэлла неукротимые леди из службы уборки, разрядившие конформистскую атмосферу залов и коридоров ВВС.

«Если есть надежда, то она — в пролах… всюду стоит эта сильная, непобедимая женщина, изуродованная трудом и родами, работающая от рождения до смерти и все еще поющая. Из этого мощного чрева выйдет когда-нибудь порода думающих, сознательных людей. Мы мертвецы, будущее принадлежит им. Но мы можем войти в это будущее, если сохраним живой разум…»[23]

В написанной в 1951–1952 годах книге «Порабощенный разум», напечатанной на Западе в 1953-м, польский поэт и эссеист Чеслав Милош сделал Оруэллу величайший комплимент из тех, что один писатель может преподнести другому. Милош наблюдал сталинизацию Восточной Европы изнутри, будучи атташе по культуре своей страны. О своих товарищах по несчастью он писал:

«С романом Оруэлла „1984“ знакомы немногие, поскольку его трудно было достать и опасно — хранить, его знают только избранные члены Внутренней партии. Он восхищает их проникновением в самую суть деталей, которые так хорошо им известны, а также своей сатирой в духе Свифта. Подобный литературный стиль запрещен Новой религией, поскольку аллегория, благодаря естественному для нее многообразию возможных значений, неизбежно вышла бы за границы, установленные нормами социалистического реализма и цензурными предписаниями. Даже те, кто знает Оруэлла только по слухам, удивлены, каким образом автор, никогда не бывший в России, обладает столь тонким пониманием ее жизни».

Другими словами, всего пару лет спустя после смерти Оруэлла его книга о секретной книге, циркулирующей только в пределах Внутренней партии, сама стала секретной книгой, циркулирующей только в пределах Внутренней партии. Разумеется, Оруэллу до некоторой степени был знаком подобный опыт; немногое прошло мимо Оруэлла в течение его короткой жизни, предчувствие «1984» присутствует даже в его воспоминаниях о школьных днях, эссе «О радости детства». Дополнительный свежий материал, как мы видим, он мог получить из опыта работы в Бирме и на ВВС и, разумеется, из чтения романа «Мы» Евгения Замятина и другой антиутопической литературы эпохи первых лет сталинизма. Однако точка трансцендентности, момент кристаллизации сознания приходится, без сомнения, на время, проведенное им в Испании или, во всяком случае, в Каталонии. Именно здесь Оруэлл пережил предупреждающий приступ боли человека, оказавшегося под прессом полицейского режима — режима, правящего во имя социализма и народа. Для человека Запада такое откровение оказалось относительно новым переживанием: многих думающих и гуманных людей, позволивших отвлечь себя от главной своей одержимости — борьбы с фашизмом, оно заставило слегка вздрогнуть. Но на Оруэлла оно произвело неизгладимое впечатление.