Почему РФ - не Россия

одну неминуемо означало покушение на другую, когда государство защищало церковь

и веру православную как самое себя (а бороться с покусителями и карать их могло

только государство, но не церковь!) спасло церковь от полного упадка. Следует

иметь в виду, что «отход от церкви» нигилистических элементов — это отход не

столько от церкви, сколько именно от веры, поэтому лукавый довод, что он был

порожден именно слишком тесной связью церкви с государством, вполне обличает его

носителей, выдавая их желание превратить церковь в орудие борьбы против

государства. Но так не получилось, поэтому тенденция противопоставления веры

государству вылилась лишь в толстовство; в противном же случае роль толстовства

стала бы играть вся церковная структура. Любопытно, что в подобных

церковно-государственных отношениях ухитряются видеть проявление тоталитарности,

хотя никто не видит такового, скажем, в англиканской церкви, которая и вовсе

возглавляется монархом.

Существовавший в императорской России политический режим можно оценивать

по-разному — в зависимости от собственных предпочтений наблюдателя. Разумеется,

с точки зрения современных представлений о демократии, он порочен уже потому,

что представлял образец «старого порядка». Но чтобы объективно судить о его

исторической эффективности, предпочтительно все-таки оценивать режим с точки

зрения его собственных интересов и задачи сохранения им собственной сущности. И

тогда придется признать, что с этой задачей он в общем-то справлялся лучше

других подобных режимов, почему и просуществовал дольше их.

 

Одним из распространенных заблуждений является представление о гипертрофии

государственного аппарата Российской империи и необычайно высокой численности

чиновников (как выразился одни поэт-«шестидесятник» — «чиновник на чиновнике как

бацилла на бацилле»). Это заблуждение связано с тем, что в общественном сознании

сила и авторитарность власти обычно ассоциируются с масштабностью госаппарата, а

роль и благополучие чиновничества — с его численностью. На самом деле дело

обстоит, скорее, противоположным образом. Авторитарная власть обычно стремится к

оптимизации аппарата, а там, где чиновничество действительно представляет собой

привилегированную корпорацию, оно стремится ограничивать численность своих

членов (как делает всякая корпорация, например, юристы и врачи в современных

европейских странах). Кроме того, «всевластие чиновничьей корпорации» и сильная

авторитарная власть — вещи трудносовместимые, поскольку авторитаризм (тем более

сильная монархическая власть) по сути своей не может допустить подобного

«конкурента»; таковой появляется лишь при ослаблении и разложении её.

Российская власть была одной из самых авторитарных в Европе, тем не менее,

вопреки распространенным представлениям, служилый слой дореволюционной России

был сравнительно немногочисленным. Хотя в России значительная часть

преподавателей, врачей, инженеров и других представителей массовых

профессиональных групп интеллектуального слоя находилась на государственной

службе и входила, таким образом, в состав чиновничества, общее число российских

чиновников всегда было довольно невелико, особенно при сопоставлении с другими

странами. Всех «приказных людей» в середине XVII века насчитывалось 1,6 тыс., в

конце этого столетия — около 4,7 тыс. чел., тогда как в Англии в начале XVIII

века при вчетверо меньшем населении — 10 тысяч. В середине XVIII в. в России

всех ранговых гражданских чиновников было всего 2 051 (с канцеляристами 5379), в

1796 г. — 15,5 тыс. (с канцеляристами — 21,3 тыс.), в 1804 г. — 13,2 тыс., в

1847 г. — 61 548 чел., в 1857 г. — 86 066 (плюс 32 073 канцеляриста), в 1880 г.

— вместе с канцеляристами 129 тыс., в 1897 г. — 101 513 (с канцеляристами —

144,5), в 1913 г. — вместе с канцеляристами 252,9 тыс. Таким образом, эта группа

составляла лишь доли процента в населении страны. На 1 000 чел. населения в

конце XVII в. приходилось 0,4 чиновника, в XVIII в. — 0,6, в 1857 г. — 2,0, в

1880 г. — 1,4, в 1897 г. — 1,2 и в 1913 г. — 1,6. Между тем во Франции уже в

середине XIX в. чиновников было 0,5 млн., в Англии к 1914 г. (при втрое-вчетверо

меньшем населении) — 779 тыс., в США в 1900 г. (при в 1,5 раза меньшем

населении) — 1275 тыс., наконец, в Германии в 1918 г. (при в 2,5 раза меньшем

населении) — 1,5 млн. С учетом численности населения в России на душу населения

приходилось в несколько раз меньше чиновников, чем в любой европейской стране.

Численность офицеров была ещё меньшей: в начале XVIII в. она составляла чуть

более 2 тыс., в середине XVIII в. — около 9 тыс., в начале XIX в. 12–15 тыс., во

второй четверти XIX в. — 24–30, затем — 30–40 тыс., в начале XX — 40–50 тыс.

Военных и морских чиновников в XVIII–XIX насчитывалось 1,5–2 тыс., к 1825 г. —

5–6, в середине XIX в. — 8–9, во второй половине века — свыше 10, в начале XX в.

— 12–13 тыс.

В этом случае, как и в других, хорошо знакомые реалии советского режима

переносятся в прошлое, создавая впечатление «преемственности традиций» абсолютно

разных по своей природе государственных организмов. Вот после 1917 г.