Почему плакал Пушкин?

Комментаторы обычно ограничиваются узко формальными справками: «Эвксин – Черное море, Морея – область Греции». Всё так, но смысл остается нераскрытым. Морея – очаг, центр освободительной борьбы.

Восточный колорит – Эвксин и Морея, Перикл и Фермопилы, развалины Афин и даже «заброшенные алтари» – всё это Пушкин извлек из поэм Байрона. Эта общность происхождения еще раз подтверждает единство трех отрывков.

Засим приступаем к публикации. Выделяем шесть строк – пушкинское переложение гимна Риги.

Тряслися грозно Пиринеи,
Волкан Неаполя пылал,
Безрукий князь друзьям Мореи
Из К‹иммерии› подмогал,
Олимп и Пинд и Фермопилы
Недаром накоп‹или› силы,
Страну героев и богов,
При пеньи пламенных стихов
Тиртея, Байрона и Риги,
Недаром потрясала брань:
– Возстань, о Греция, возстань,
Расторгни рабския вериги!
На прахе мраморных Афин,
Под сенью царственных вершин,

На гробах ‹праотцев› Перикла,
Воспрянь, о Греция, воспрянь!
Свобода заново возникла…
Элладе протянула длань,
И доле двинулась Россия,
В свои объятия тугия
И пол-Эвксина приняла
И Юг державно облегла.
Решен в Арзруме спор кровавый,
В Эдырне мир провозглашен,
Опять кичливый враг сражен,
Опять увенчаны мы славой,
И ты, к Отечеству любовь,
Два чувства сопрягаешь вновь.

В них обретает сердце пищу
Два чувства дивно близки нам:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
Животворящая святыня,
Как без треножника пустыня
И, как алтарь без божества,
Земля была б без них мертва,
На них основано от века
По воле Бога самого,
Залог величия Его –
Самостоянъе человека.

Мог ли поэт безропотно смириться с гибелью столь значительных, поистине драгоценных строк?

Самостоянье человека, самостоянье поэта продолжалось. И не дозволяло отказаться от самого себя. Вот почему мы обязаны предположить, что судьба знаменитых строк имела продолжение. Неожиданное, невероятное, умопомрачительное…

Со времен Кондорсе и Вольтера известна пословица: «Кто доказывает слишком многое – тот не доказывает ничего». А посему пока что оставим читателей наедине с игривостью их собственного воображения.

Примерно то же, не столь витиевато, сказал Пушкин.

Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.

26 июля 1997

Из-за чего погибали пушкинисты?

Тревожных предвестников не было: ни шельмования в печати, ни заседания с публичной проработкой. Молодого, несомненно одаренного ученого на пустынной площади, на одной из центральных площадей Ленинграда, сбила насмерть машина. Много лет спустя в московском музее Пушкина мне поведали изустное предание. Оно гласило:

«Машина за ним гонялась, как за мухой».

Дорожное происшествие имело место в начале 1937 года. Казалось бы, к чему такие сложности? Не проще ли доставить ученого куда надо, на Литейный проспект? Позвольте предположить, что суть дела до того деликатная, что обычные способы были чем-то неудобны, не годились.

Ученого звали Сергей Гессен. Он успел зарекомендовать себя статьями о декабристах, а также о Десятой, то есть об утраченной, зашифрованной и сожженной главе «Евгения Онегина». Его труды не были изъяты. Появился неформальный, сердечный некролог. Имя продолжало упоминаться.

Словом, полностью соблюдался тот декорум, который положен по графе «несчастный случай». Можно прийти к мысли, что так оно и было.

Прошло без малого двенадцать лет. В поезд Москва– Ленинград сел очень известный пушкинист, обычно его именуют Модзалевский-младший, Модзалевский-сын. Лев Борисович до Ленинграда не доехал – выпал из поезда, разбился насмерть.

Оба погибших ленинградских пушкиниста были, разумеется, между собою знакомы. Мало сказать «знакомы». Они еще и соавторы. Под их именами – С. Гессен и Л. Модзалевский – выпущена книжка. «Разговоры Пушкина».

Так из-за чего погибли пушкинисты? Из-за разговоров Пушкина?

Или – это куда вероятнее – из-за разговоров о Пушкине?