Почему маму всё достало

Вспоминать хорошее. Наталье точно есть, что вспомнить об отце. А как насчет нас с Саймоном? У нас с ним тоже были хорошие времена, наверняка были, вот только последние годы запомнились вечными ссорами из-за детей, и моими криками, почему он не вытирает за собой стол после еды, и бесконечными стирками грязного белья, и постоянными уборками за всеми, а также моим ором: «Нашли служанку! Я же ОБЯЗАНА за всеми вами подбирать, зачем вам это делать, Я ЖЕ ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ!» Все это кажется мелочами, но все эти мелочи складываются в единую картину невыносимого семейного бытия. Секс был неплох, этого не отрицаю (тут я даже покраснела от недавнего напоминания, насколько он был неплох), но и он как-то сошел на нет в последние годы нашего брака. Вроде бы ничего ужасного не было, кроме наших вечных скандалов и бесконечных ночей перед телевизором за просмотром одних и тех же повторов «Махинаторов», и я уже практически сроднилась с ведущими этой программы, а механик Эд Чайна почти стал членом семьи.

Из моего мечтательного забытья об Эде Чайне (такие большие сильные руки!) меня вывела перепалка, которая разразилась между Натальей и мамой: они спорили, кого отец любил больше.

– Эллен, скажи ей! – приказным тоном сказала мама. – Я мать его детей, и, разумеется, я была любовью всей его жизни.

– Да он о тебе и не вспоминал с тех пор, как Эллен вышла замуж, – тихим голосом настаивала Наталья. – Если речь о тебе когда и заходила, то он называл тебя не иначе, как пустоголовая старая кляча.

Огромных размеров дама, которую, кажется, звали Джин, обняла меня и крепко прижала к своей необъятной груди, на которую она до этого, видимо, вылила полфлакона Шанель № 5, и я бы точно задохнулась там, если бы она так же мощно не отодвинула меня в сторону и не спросила, наклоняя голову к моему лицу: «Ну как ты, дорогая?»

Я уже открыла было рот, но не успела сказать и слова, как внезапно объявилась Джессика, вся кипевшая от злости.

– Персефона напилась! – прорычала она. – Это все Джейн подстроила, ты собираешься что-нибудь предпринять или нет?

– Мам, – сказал тут Питер. – Что-то мне плохо.

– Эллен, твой дядя Эдвард просит узнать, что еще есть из еды, а то он канапе недолюбливает, – добавил Саймон со стороны.

– Мам, не поила я Персефону, – с трудом выговорила Джейн, появившись за спиной у Джессики, с позеленевшей Персефоной. – Она сама хотела попробать шампанского. Хочу, грит, шампусика. А я че, я ниче, она сама.

– Под водочку любая мысль гениальна, – промычала Персефона. – Фух, чет мне херово. Боюсь, я щас…

Не успела закончить свою фразу, как ее вырвало прямо под ноги Джессики.

Леди-которую-кажется-звали-Джин отшатнулась и поморщилась.

Джессика с мамой завизжали.

Наталью пробил истерический смех, сквозь который она пыталась сказать: «Господи, если бы Ральф это видел, он бы оценил», и ее смех сменился слезами.

– Офигеть, – это уже добавила от себя Джейн, пятясь назад в ужасе.

– Ой, не могу больше! – сказала я. – Я больше не могу, – я развернулась и пошла прочь оттуда.

На улице, за оградой отеля, я сидела в одиночестве, пока не пришла мама Ханны и не села рядом.

– Привет, милая, – сказала она мне. – Вот, возьми, выпей джина. Сигу хочешь?

– Я думала, Вы бросили курить.

– С ума ты сошла, что ли? В моем возрасте только начинаешь получать удовольствие от пороков. Только Ханне не говори, ладно? Ей, бедняжке, сейчас нельзя ничего из порочного. Давно мы с тобой не болтали, хотела спросить, как ты поживаешь? Туфли у тебя чумовые.

– Я же за рулем, мне пить нельзя.

– Ханна отвезет тебя домой, а Чарли поедет за вами на их машине. Я все предусмотрела. Так что давай, пей, выкури сигаретку – и тебе полегчает, обещаю. Ну рассказывай, что у тебя в жизни происходит, только честно.

Я обожаю маму Ханны. Она пример настоящей мамы, такой, какой я пытаюсь быть для своих детей. Миссис П., как я ее всегда называла и до сих пор к ней так обращаюсь, бесконечно добрая, смешная тетка, никого и ничего не боится, и сколько себя помню, у нее всегда была припасена для меня шоколадка, или джин, или сига, в зависимости от моего возраста и от существа проблемы. Она никогда не лезла с расспросами, если ты сама не хотела поговорить, выслушивала тебя с пониманием и никогда не давала советы, если ее не просили. В ее глазах я была еще одной ее дочкой, а Ханна добротой и широтой своей души пошла в нее, потому что никогда не ревновала свою маму ко мне, а, наоборот, с радостью делилась.

– Честно? – спросила я.

– Милая моя, это же я. Если ты не будешь честной со мной, тогда с кем еще?

– Честно, если еще хоть кто-нибудь подойдет ко мне, положит руку ко мне на плечо, склонит голову и задушевно трогательным шепотом спросит: «Ну как ты?», мне кажется, я закричу.