Почему я не христианин (сборник)

На это можно возразить, что, дескать, ваше объяснение праведности совершенно не относится к еврейским пророкам, которые, по вашим собственным словам, изобрели эту идею. Истина в этом возражении есть: праведность в устах еврейских пророков означала то, что одобрялось ими и богом Яхве. Тот же подход можно найти в Деяниях апостолов, которые начинают послание словами: «Ибо угодно Святому Духу и нам»[54]. Однако подобная уверенность во вкусах и мнениях Бога не может стать основой какого-либо института. В этом всегда заключалась серьезная проблема протестантизма: каждый новый пророк мог настаивать, что его откровение более подлинно, чем откровения предшественников, и в протестантском мировоззрении не было ничего, что могло бы доказать несправедливость подобных утверждений. Вследствие этого протестантизм раскололся на бесчисленные, ослаблявшие друг друга секты, и есть основания полагать, что через сто лет единственным эффективным представителем христианской веры останется католицизм. В католической церкви еще встречается вдохновение, которое испытывали пророки, однако считается, что явления, которые выглядят как божественное вдохновение, могут быть инспирированы дьяволом и задачей церкви является их различать, подобно тому как эксперт должен отличить подлинного Леонардо от поддельного. Таким образом, откровение институциализируется и встраивается в структуру церкви. Очевидно, одновременно институциализируется и праведность. Праведность есть то, что одобряется церковью, а неправедность – то, что ею не одобряется. Следовательно, важной частью концепции праведности является оправдание антипатии в сообществе.

Итак, как представляется, три человеческих стремления, воплощенные в религии, – это страх, тщеславие и ненависть. Можно сказать, что цель религии в том и заключается, чтобы, направляя эти страсти по определенным каналам, придать им вид благопристойности. Поскольку именно эти страсти в общем и целом служат источником человеческих страданий, религия является силой зла, ибо позволяет людям безудержно им предаваться. Если бы не религия, люди могли бы, хотя бы в известной степени, их обуздывать.

В этом пункте я могу представить себе возражение, которое едва ли будет выдвинуто большинством правоверных христиан, но тем не менее заслуживает внимательного разбора. Нам могут сказать, что ненависть и страх являются неотъемлемыми чертами человека, люди всегда испытывали эти чувства и всегда будут их испытывать. Самое большее, что можно сделать с ненавистью и страхом, – это направить их по определенным каналам, где они оказываются менее пагубными. Христианский богослов мог бы заявить, что отношение церкви к ненависти и страху подобно отношению к осуждаемому ею половому импульсу. Она пытается обезвредить похоть, ограничив ее рамками брака. Словом, нам могут возразить, что раз уж ненависть – неизбежный удел человека, то лучше направить ее против тех, кто действительно опасен, и именно это и делает церковь с помощью концепции праведности.

На это утверждение можно ответить двояко, причем один ответ является сравнительно поверхностным, а другой доходит до самой сути. Поверхностный ответ сводится к тому, что церковная концепция праведности – не лучшая из возможных; фундаментальный же ответ состоит в том, что при наших нынешних познаниях в области психологии и при нынешних технологиях ненависть и страх могут быть устранены из человеческой жизни как таковые.

Начнем с первого ответа. Церковная концепция праведности нежелательна в социальном отношении по многим причинам – прежде всего и главным образом из-за того, что она принижает разум и науку. Изъян этот унаследован от евангелий. Христос велит, чтобы мы стали как малые дети, но малые дети не могут постигнуть дифференциального исчисления, принципов денежного обращения или современных методов борьбы с болезнями. По мнению церкви, приобретение таких познаний не входит в наши обязанности. Да, церковь больше не утверждает, что знание само по себе греховно, как утверждала в эпоху своего расцвета, но приобретение знаний является делом пусть не греховным, но все же опасным, ибо может привести к гордыне разума, а значит, к оспариванию христианской догмы. Возьмем, например, двух людей, из которых один искоренил желтую лихорадку на территории огромного региона в тропиках, но во время своих подвигов имел случайные связи с женщинами; другой же был ленив и бездеятелен, производил на свет по ребенку в год, пока его жена не умерла от истощения, и столь дурно заботился о своих детях, что половина из них умерла, зато он никогда не имел недозволенных половых связей. Всякий добрый христианин обязан считать, что второй из этих людей добродетельнее первого. Разумеется, такая позиция является суеверием и совершенно противна разуму. Но все же в чем-то этот абсурд неотвратим – пока избежание греха считается важнее конкретных заслуг, пока отрицается важность знаний для реальной жизни.