Побратимы

Франтишек оставил пулемет и, схватившись за плечо, опустился на землю.

— Сестра! Сестричко! — кричит его тезка Франтишек Шмид и занимает место Сврчека за пулеметом.

А на Большую землю летят радиограммы:

Лес. Молния: «Первая бригада под угрозой окружения. Ключевая позиция на Колан- Баире в „клещах“».

Большая земля: «Мужество, с которым бьются партизаны, восхищает. Но берегите силы. Маневрируйте…

При всех обстоятельствах не допускайте расчленения противником ваших сил».

Лес: «Вас поняли. Сообщите: когда сбросите боеприпасы?»

Большая земля: «Все наготове. Однако нелетная погода мешает. Трасса — пятьсот километров, через море…»

Диалог Лес — Большая земля продолжается. Не прерывается и бой. Особенно горяча схватка все под тем же Колан-Баиром.

А тем временем к Федоренко подползает связной 24-го отряда.

— Товарищ командир! 24-й отряд сбит. Из Уч-Ала-на по Бурме на третью казарму идут танки… Целая колонна…

«Окружают! — проносится в голове Федоренко. — А потом что? Уч-Аланская группировка развернется фронтом к Яман-Ташу. Она закроет тот ход, который всегда в запасе у партизан на случай отступления. Что ж тогда? Не пробиться же с трехтысячным „хвостом“ гражданского населения!»

Ты слышишь, Евгений Петрович? — кричит Федоренко комиссару. — С Уч-Алана двинули. Этого допустить нельзя!..

Час спустя в штабном дневнике 1-й бригады появляются такие строки: «Бригада, маневрируя, отошла. В семнадцать тридцать противник овладел Колан-Баиром. При этом он потерял только убитыми приблизительно двести десять солдат и офицеров».

На огненной земле

Если бы только и было суждено в жизни телом остановить пулю, летящую в сторону Родины, то и для этого стоило рождаться на свет.

Леонид Леонов

…31 декабря 1943 года. Уже пятый день наступают каратели.

Что же представляет теперь наш оборонительный район?

Начались бои возле живкомбината (под Симферополем), в Новой Бурульче, в Ангаре. Это был район протяженностью тридцать пять километров в одном направлении и столько же в другом; его площадь превышала тысячу двести квадратных километров. По его границам и были рассредоточены войска карательного корпуса. Теперь же все дивизии противника стянуты к горе Яман-Таш, вершина которой — последний бастион партизанской обороны. А вершина эта, ой, как мала! Вся площадь горного хребта — меньше двух квадратных километров. Да, мала теперь наша партизанская земля, так мала, что сердце сжимается.

Правда, 1-ю бригаду мы еще держим на Бурме. Но Бурма — не рубеж для обороны: это лишь окно на случай перехода к маневру. 5-я и 6-я бригады обороняют Яман-Таш. Тут, в скалах Яман-Ташского хребта, спрятаны и все три тысячи человек гражданского населения, все наши раненые и больные. Потерь среди них пока нет. Зато сюда, на Яман-Таш, теперь обрушивается весь вражеский огонь. Все бомбовые удары. Каратели окутали гору плотным кольцом окружения. Наше позиционное положение критическое.

Ровно в восемь начался огневой налет противника. Хребет Яман-Таша тонет в море огня.

На КП нас пятеро: Шестаков, Соловей, Егоров, Сендецкий и я. Лежим на снегу. Укрытием нам служат густо стоящие стволы лип — весьма условная защита!

Гремит рядом… Совсем близко… Воздушные волны рвутся в уши. Визжат осколки. Вот валится всей громадой вековой граб — в его ствол пришлось прямое попадание снаряда. Крона, упав, ворочается, как живая, будто укладывается поудобнее.

Мироныч шевелит губами, что-то кричит, показывая на часы. Вероятно спрашивает, который час.

— Восемь тридцать! — кричу ему.

Да, всего лишь тридцать минут длится налет противника. А сколько огня принял Яман-Ташский хребет! Сколько снарядов, мин, бомб всажено в него! Особенно в эти шестьдесят метров! В ключевую позицию.

Очередной взрыв — и все качнулось… В глазах темно, и боль в ушах острая до нестерпимости.

«Рот! Рот надо открыть!», — мелькает мысль, и только сейчас замечаю: зубы сцеплены, как клещи, до боли в челюстях.

— Живы?

Ваня Швецов и Миша Мокрынский тянут меня из-под груды обрушившихся камней.

— Вы не убиты?

Жив. И Мироныч живой. И Сендецкий. Все живы. Ползем в воронку с метр глубиной. Прячемся под вывернутое с корнями дерево. На зубах трещит песок. Он засыпал глаза, уши, попал за воротник. Отряхиваемся, приходим в себя.

Сейчас каратели в упор стреляют по Яман-Ташу с Колан-Баира и из Голубиной балки. Дистанция очень мала, и звуки выстрела сливаются с громом разрыва — гух-бах!

Теперь ключевую позицию не узнать: снег, земля, свежераздробленные камни, сучья, ветки — все перемешалось. Кругом — воронки. Ничего живого, кажется, нет. А на перекате высоты «909» уже черным-черно. Это налетает фашистское воронье.

Фашисты движутся под уклон, а через перекат уже валит другая вражеская орава.

Свиридов и Бабичев бросаются к переднему краю. Там брустверы, окопы, надолбы — все смешано, перепахано огнем. А по хребту бегут немцы. Они уже в полукилометре.