Побратимы

Провожающие машут руками, косынками, шляпами и что-то кричат нам. Гремит оркестр, и работают двигатели машин. Ни одного слова не разобрать, но мы все понимаем.

До свиданья, родные!

До свидания, старый плац. Пожелай нам доброго пути, пожелай нам радостей в службе.

Колонна медленно трогается с места, минует ворота КПП и вливается в уличный машинный поток.

Песню бы, ребята, а? Что же ты молчишь, Антропов? Жаль, у Сереги Шершня нет гармони… Как в строю, запевай под сухую, Никола!

Вот чудеса: сегодня все понимают друг друга без слов. Телепатия на практике! Антропов затягивает нашу.

И над всей колонной, над городом, над Волгой звенит стоголосая строевая солдатская Василь Палыча Соловьева-Седого песня. Вот послушал бы прапорщик Игнат Романович Альхимович! Впрочем, послушает еще не раз. На наше место придут новые ребята, и он их научит всему. Песне — тоже.

Останавливаются прохожие.

Прижимаются к бровке попутные и встречные машины, освобождая нам путь. Замедляют бег трамваи и троллейбусы.

Постовые поворачиваются и прикладывают руку к головному убору. Снимают шляпы мужчины. С восторгом смотрит на нас завистливая и ничего не понимающая пацанва. Машут руками женщины. Улыбаются девчата.

Нас провожает весь город.

До свидания, город. Спасибо тебе, город. Получай на память, город, нашу песню:

Со-олдаты, в путь, в путь, в пу-уть!

Часть вторая Впереди пограничных застав

1

Здесь березы как наши. Шумят на осеннем ветру, машут вслед машине, щедро посыпают землю позолоченной листвой. Осень. Низко, над самым лесом, мчатся седые рваные тучи, то и дело налетают шквалистые дождевые заряды. Холодно, неуютно.

Мы сидим в кузове тесной кучкой. От шинелей пахнет сыростью. Закурить бы. Но капитан, усаживаясь в кабину, строго предупредил:

— В машине не курить! Ясно?

Еще бы! А курить-то все равно хочется. С папиросой теплее и уютней.

Машут желтыми ветками березы. Острыми холодными колючками бьет по щекам дождь. В голову лезут невеселые мысли. От погоды, что ли? А может, оттого, что расстались с друзьями, что впереди неизвестность. Как она сложится, будущая служба?..

Еще вчера мы были ротой. Нашей, как любил говорить прапорщик Альхимович, второй гвардейской непромокаемой танковой ротой. Правда, с нами не было ни Альхимовича, ни капитана Бадамшина, ни лейтенанта Астафьева, ни сержанта Каменева — они все остались там, в Средневолжанске, и теперь новых, пришедших нам на смену парней делают настоящими танкистами, но и без них, полюбившихся нам командиров, мы все равно считали себя по-прежнему ротой.

А сегодня мы уже — не рота. Нас распределили по разным частям, по разным подразделениям. Кое-кто из ребят угодил в мотострелки. То есть в танковую роту мотострелкового полка. Так что и черных петлиц носить ребятам не придется. И фуражки дадут с красным околышем. Только эмблемы останутся танковые на красных петлицах. Яша Сокирянский откровенно сокрушался по этому поводу, пытаясь вызвать сочувствие у Карпухина.

— Как же так, а? — в который раз жаловался он. — На танкиста учился, а в пехоту попал…

Генка участливо советовал:

— Подавай рапорт по команде… Так, мол, и так. Не желаю быть танковым пехотинцем, желаю в пешие танкисты. И что-нибудь насчет семейного положения разрисуй.

— Какого еще семейного положения?

— А я почем знаю?

— Ты вот всегда такой. К тебе на серьезе, а ты…

— Тоже мне серьез нашел! — восклицал Карпухин. — Тебя что, от танков отстраняют? На пулеметную тачанку сажают? Да хоть бы и на тачанку, если бы они были, разве это позор? Эх, Яков, Яков… Ничему, выходит, тебя лейтенант Астафьев не научил на политзанятиях.

— Тебе легко говорить, — не унимался Сокирянский, — в танковом полку будешь служить. Может статься, в одну роту с Валеркой попадете… А назначили бы тебя в пехоту, небось тоже заканючил…

Нас с Генкой в числе шестерых механиков-водителей действительно распределили в танковый полк. Да в какой полк! Гвардейский. Трижды орденоносный. Что скрывать, своему распределению мы очень обрадовались.

Утром из полка за нами приехал капитан на транспортной машине. После завтрака мы отправились к новому месту службы.

В кузове нас семеро: В углу возле кабины сидит, укрывшись от дождя плащ-палаткой, коренастый, широкоскулый солдат и сверлит нас агатовым взглядом.

— Может, познакомимся? — вежливо спросил Генка, которому, надо полагать, затянувшееся молчание изрядно надоело.

— Познакомимся, — ответил солдат. — Как тебя зовут?

— Геннадий. По фамилии Карпухин. Вам нравится?

— Карпухин так Карпухин, фамилии мы себе не выбираем, они у нас от отцов.

— Верно! Так какую же вам родитель фамилию подарил? И имя, если не секрет?

— Отца моего Атабаем зовут. Значит, я Атабаев. А имя, хоть я и туркмен, у меня русское. Григорий Атабаев.

— Очень приятно, товарищ Григорий Атабаев, — весело сказал Карпухин и начал представлять ему каждого из нас.

Солдат слушал, казалось, внимательно, но лицо его, наполовину скрытое капюшоном, оставалось ко всему безучастным, не выражало никаких эмоций по поводу знакомства.